Избранное
Шрифт:
Лишь спустя несколько недель, уверенный, что угольщики уже успели распорядиться захваченным, он рассказал о штурме пещеры. Те из жителей, кто отправился в пещеру, вернулись, понятно, с пустыми руками. Угольщики поделили по справедливости сушеную треску, свиную колбасу, сыр, а остальные яства сложили вместе, и потом целый день в лесу шел пир горой.
Отец как-то сразу постарел, горе, испытанное при вести о гибели Энеа-Сильвио, наложило странный отпечаток на его характер. Он твердо вознамерился продолжить начинания единокровного брата. И даже решил самолично заняться разведением пчел и со всем усердием приступил к делу, хотя до этого никогда не видел улья. За советами
Увы, эта поздняя страсть барона к хозяйственным делам длилась недолго. Однажды, когда он с озабоченным видом метался между ульями и каналом, вдруг, в минуту очередной вспышки гнева, увидел, что прямо на него летят две пчелы. Отец испугался, отчаянно замахал руками, опрокинул улей и бросился прочь, неотступно преследуемый роем пчел. Несясь вслепую, он угодил в канал, который как раз наполняли водой, и его извлекли оттуда промокшим до нитки.
Беднягу немедля уложили в постель. Целую неделю его знобило от пчелиных укусов и мучила простуда после невольного купания, потом он, можно сказать, совсем выздоровел. Но им внезапно овладела полная апатия, и он потерял всякую охоту бороться с недугом.
Целыми днями лежал он в кровати, совершенно утеряв волю к жизни. Из всех его замыслов ничего не вышло, о герцогстве никто и слушать не хотел, его старший сын даже теперь, став взрослым, не спустился с деревьев, единокровный брат убит, дочь поселилась далеко от родного дома, выйдя замуж за человека еще более неприятного, чем она сама, я был еще слишком молод, чтобы стать ему опорой, а жена — слишком властолюбива и резка. Отец начал бредить и в забытьи говорил, что иезуиты захватили его дом и он не может выйти из комнаты. Он умер, как и жил, полный горечи, одержимый манией величия. Козимо следовал за похоронной процессией, перелезая с дерева на дерево, но на кладбище ему попасть не удалось, ибо забраться на покрытые густой и жесткой хвоей кипарисы было просто немыслимо.
Он смотрел через изгородь, как опускают в могилу отца, а когда все мы бросили по горсти земли на его гроб, брат кинул зеленую ветку. И я подумал, что все мы были столь же далеки от отца, как и Козимо на своих деревьях.
Теперь Козимо стал бароном ди Рондо. Его жизнь не изменилась. Конечно, он заботился о наших владениях и делах, но лишь от случая к случаю. Когда управляющий или арендаторы его искали, то им ни разу не удалось его найти, а когда им меньше всего хотелось его видеть, он внезапно появлялся на ветке. Деловые интересы нашей семьи заставляли брата чаще бывать в городе, где он обычно останавливался на высоком ореховом дереве посреди площади либо на каменном дубу у порта. Жители почтительно называли его «господин барон», и он, как это часто бывает с юношами, принимал позу умудренного опытом человека и охотно рассказывал омброзцам, собравшимся у дерева в круг, всякие были и небылицы.
Он по-прежнему с увлечением живописал историю гибели нашего дядюшки, причем все время по-разному, мало-помалу приоткрывая истину про сговор кавалера с пиратами; однако, желая погасить справедливый гнев сограждан, он поведал им историю
Мне думается, что от чистейшей выдумки Козимо, постепенно уточняя свой рассказ, добрался до весьма правдивого изложения всех фактов. Он старался ничего не присочинять, но, видя, что и жители Омброзы, готовые без устали слушать его рассказ, и новые слушатели требуют красочных подробностей, Козимо стал добавлять гиперболические описания своих подвигов, вводить новые персонажи и новые эпизоды, и постепенно история приобрела еще более фантастический вид, чем в самом начале.
Отныне у Козимо появились слушатели, готовые внимать с раскрытым ртом всему, что бы он ни придумал. Ему очень понравилось выступать в роли рассказчика, и его жизнь на деревьях, охота, разбойник Лесной Джан, такса Оттимо-Массимо — все служило темой для бесконечных занятных историй. Многие эпизоды переданы мною в точности так, как он их излагал перед своей простодушной аудиторией, и я упоминаю об этом для того, чтобы попросить у вас прощения, если не все, о чем здесь написано, кажется правдоподобным и согласным с гармонической картиной природы и человеческих деяний. К примеру, один из бездельников спрашивал:
— Правда, что вы ни разу не слезали с деревьев, господин барон?
И Козимо начинал рассказ:
— Да, но однажды я по ошибке ступил на рога оленя. Я думал, что это клен, а это оказался олень, убежавший из королевского заповедника и застывший в неподвижности. Олень почувствовал на рогах какую-то тяжесть и помчался по лесу. Ох, уж и трясло меня! Острые рога ранили мне ноги, колючки вонзались в тело, ветки хлестали по лицу… Олень рвался то влево, то вправо, пытаясь меня сбросить, но я держался крепко…
Он прерывал рассказ, и тут слушатели изумлялись:
— Как же вы спаслись, ваша милость?
И Козимо каждый раз придумывал иной конец:
— Олень бежал, бежал, пока не встретил оленье стадо. Увидев на рогах человека, олени вначале его сторонились, но потом любопытство взяло верх и они подошли поближе. У меня за плечами висело ружье, я прицелился и, представьте, перестрелял их одного за другим. Пятьдесят оленей!
— Когда же это в наших краях столько оленей было?! — недоумевал один из простаков.
— Да, теперь они все вывелись. Потому что эти пятьдесят оленей все были самки, понимаете? Только захочет мой олень подойти к самке, а та падает мертвой. Олень ничего не мог понять и под конец совсем отчаялся. Тогда… тогда он решил покончить с собой, взбежал на высокую скалу и кинулся вниз. Но я успел вскочить на сосну — и вот вернулся к вам!
В другой раз он рассказывал, как двое оленей, затеяв сражение, начали яростно сшибаться рогами и он беспрестанно перелетал то к одному, то к другому на рога, пока особенно сильный толчок не забросил его на дуб.
Словом, как все заправские рассказчики, он никак не мог решить, что лучше — подлинные истории, заставляющие вас вновь испытать счастье, скуку, неуверенность и самообольщение, мелкие чувства и презрение к самому себе, или же истории вымышленные, в которых все передано крупными мазками и кажется таким легким, где чем больше придумываешь, тем чаще возвращаешься к случившемуся или пережитому тобой в действительности. Козимо еще был в том возрасте, когда страсть рассказывать усиливает жажду жизни, когда вам кажется, что вы еще слишком мало видели и потому, собственно, рассказывать-то не о чем; поэтому брат отправлялся на охоту, пропадал где-то несколько недель, а потом возвращался на ореховое дерево посреди площади, держа за хвост куницу, лису или барсука, и вновь рассказывал омброзцам истории, из истинных превращавшиеся в придуманные, а из придуманных — в истинные.