Избранное
Шрифт:
Кучка коммунистов — но какая же кучка, если на всех улицах, и не только в Мадриде, а во многих городах большие толпы останавливали автомобили, требовали от шоферов опорожнить такси, и шоферы торопливо переливали бензин в ведра и сами тащили его к монастырям, очень бережно, чтобы не пролился зря, чтобы весь до капли пошел в дело, чтобы поджарились как надо премилостивая Санта-Тереза де вила и гнездо черных жирных кармелитов под ее сводами.
Коммунисты были в майские дни на улице, с массой. Они ничего не поджигали. Они пробовали организовать толпу действенными боевыми лозунгами, они провозглашали
Чьей ярости? Народной.
Испанский народ, богомольный, благочестивый, коленопреклоненный, самое послушливое из стад господних, веками стоял с опущенными глазами перед католическим богом, под стражей собак Христовых, как сами себя называют иезуиты. Сегодня он поднял глаза, показал лицо — и такая ненависть, такая стихия гнева на этом лице, что угнетатели отпрянули в ужасе, собаки отбежали от стада и замерли, поджав хвосты. Некогда церковь сжигала на костре живых людей, а теперь люди сжигают эту мертвую и все еще хищную церковь!
После майских пожаров от правительства, возглавленного верными католиками Заморой и Маурой, следовало ожидать громких деклараций о неприкосновенности всего церковного в Испании, а от святых отцов — ливня проповедей и анафем. Но правительство испустило невнятное бормотание в противоположном направлении, нечто вроде декрета о свободе совести, без отделения церкви от государства. А монахи — они пока совсем молчат, у них сложные передвижки и перестановки, а кардинал Сегура, полпред папы в Испании, ко всеобщему недоумению, покинул в трудную минуту своих клиентов и управляет епархией из Рима.
Все это потому, что взрыв оказался непредвиденно большим. Пламя горящих зданий осветило большую опасность.
3
В Мадриде мало фабрик и заводов. Почти нет предместий и пригородов у этой странной и пышной столицы. Груда золота сложена в пустыне. За два километра от банковских дворцов и грохота метрополитена молчат и хмурятся безлюдные каменистые поля. В столице не осталось уже ни одного конного извозчика, а на полях — еще величайшей диковиной считается трактор. Для своего яркого лихорадочного цветения мраморный призрак — город — вытягивает скудные соки из тощей кастильской земли, из ее нищих угрюмых тружеников.
В Мадриде мало фабрик и заводов, но много трудящихся и порабощенных. Рабочие-строители, вчерашние крестьяне, собранны сюда десятками тысяч со всей Испании. Это они воздвигают многоэтажные дворцы с зеркальными окнами для банков, и ресторанов, и кабаре.
Днем их не видать — к ночи неспокойной толпой они приливают в жалкие дешевые таверны. Дрожа от усталости, протягивают свои медяки и с жестами пьяниц, обжигаясь, жадно, как спирт, глотают из пивных стопок жидкий кофе.
Их запавшие за день глаза вспыхивают еще раз, когда девушка в углу читает вполголоса газету.
Такая знакомая и понятная, совсем советская чернявая дивчина в комсомольской майке. Посади ее в Бобруйске
Испанская дивчина читает о том, что в Сан-Себастьяне гардиа-сивиль стреляла в беззащитную толпу женщин и ребят, пришедшую просить за арестованных забастовщиков. И что министр Маура выразил благодарность войскам. Она читает о том, что в Бильбао движется большая демонстрация с криками «долой буржуазную республику». О том, что в Сарагоссе рабочие двух заводов засели в предприятиях и вот уже который день не впускают хозяев. Министр Маура приказал применить штыки. Министр Маура и министр Ларго Кавальеро заявили также, что всякий рабочий, который будет требовать от хозяина прибавки без согласия государственного чиновника, подлежит суду, штрафу, тюрьме.
4
Министр Маура — это имя знает каждый. Андалузские плотники, астурииские каменщики начинают шуметь на всю таверну:
— Долой Мауру! Маига, по!
Десятого мая, при свете монастырских пожаров, на центральной, круглые сутки кипящей площади Пуэрта дель Соль, там, где лучами сходятся десять самых людных улиц, громадная толпа грозно гудела перед старым фасадом министерства внутренних дел. В окне показался министр, начал успокоительную речь. Ропот перешел в гул, в крик, потом в высокий безумный вопль, какой колышется в воздухе только на бое быков при виде распоротого рогами человечьего живота.
— Маура, но-о-о-о!..
Министр отшатнулся. Усики запрыгали на белом лице, как меловая маска Чаплина. Захлопнул окно, спустил занавеску. Ведь этот вопль вставал на Пуэрта дель Соль не впервые…
Двадцать три года назад по приказу королевского правительства был расстрелян радикальный вождь Франциско Феррер. После казни народ бушевал на том же месте, где сейчас. Гремели крики: «Маура, но!» Тогда это был королевский премьер-министр Антонио Маура, родной брат нынешнего республиканского правителя.
Шесть месяцев назад, после декабрьских расстрелов, на той же Пуэрта дель Соль опять слышно было «Маура, но!» Теперь это был Габриель Маура, министр последнего монархического правительства, родной брат сегодняшнего Мауры. Меняются режимы, уходят короли, а неистощимая семья все поставляет Испании ненавистных министров-усмирителей.
Но ничего не стоит на месте. Изменился состав толпы, приходящей воевать на старую Мадридскую площадь, изменились цели и условия борьбы, изменился весь мир вокруг площади.
С превеликим опозданием получили рабочий класс и крестьянство Испании свой девятьсот пятый год. Зато промежуток между пятым и семнадцатым пролетает, как мгновение. Каждый день, каждый час миллионы трудящихся узнают здесь драгоценную мудрость разочарования в том, что казалось пределом мечтаний.
Республика — это было здесь священным словом. Монархия — единственным злом.
В апреле на Пуэрта дель Соль в очумелой радости кружились хороводы простого народа, они раскупали республиканские фригийские колпаки и пели «Марсельезу», коверкая французские слова, за неимением испанского текста. Сегодня колпаки воспринимаются уже, как дурацкие.