Избранное

Штритматтер Эрвин

На задке телеги, свесив ноги, сидел столяр в обнимку с граммофоном, трубу, дабы уберечь ее от толчков, он нахлобучил на голову.

Рядом с телегой по левую сторону маршировали Винд Карле и братья Потеры, по правую трусили обладатели контрамарок: крестьянин, одолживший Карле цилиндр и сюртук, владелец барабана и я, поставщик мышей.

Винд Карле разглядывал валуны на поле, и, когда высмотрел под кустом ежевики подходящий, мы остановились. Братья Потеры погрузили валун на телегу, лишив ящериц, червей и жуков их убежища.

Стоял теплый летний вечер. Внезапный ливень нам не грозил, так как перед отъездом Мина

трижды плюнула в дождевую бочку.

Винд Карле решил свое представление разрекламировать афишами, он нарисовал их сам. Однако правописание было тем видом искусства, которым Карле владел в наименьшей степени, поэтому учитель велел афиши снять. Школьникам не следует иметь перед глазами дурной пример. А то вдруг начнут писать воскресенье без мягкого знака и с двумя «с» посредине, кроме того, не следует внушать им мысль, что смертельныйпрыжок и впрямь может окончиться смертью.

Карле Винду ничего не оставалось, как самому выступить зазывалой в соседней деревне. Вообще-то говоря, это было куда действенней, нежели афиши, к тому же обладатели контрамарок путешествовали вместе с цирком и создавали ему прекрасную устную рекламу.

Представление протекало так же, как и у нас в деревне, только на этот раз керосиновую лампу для демонстрации зрителям дали мне. Я искал какую-нибудь тайную заслонку в резервуаре, но ее не было. Значит, Карле пил чистый керосин.

Я попытался пробраться за сцену, чтобы подглядеть, как Карле превращает Петера Потера в деревянную куклу. Но мне это не удалось, братья Потеры сторожили дверь в каморку у сцены, в которой Карле заставлял своего тестя одеревенеть.

В сеансе гипноза Карле дал одному из парней целлулоидного голыша и внушил ему, что он — молодая мать, и парень пеленал куклу и прижимал ее, чтобы накормить, к своей волосатой груди.

«Чудовищно, поистине чудовищно!» Лбы нахмурились, и благочестивые люди установили: само превращение мужчины в женщину подтверждает, что Карле вступил в союз с нечистой силой, но, так как большинство составляли веселящиеся зрители, их рев и хохот заглушили все сомнения.

Но когда за две деревни от нас тоже захотели поглядеть представления нашего цирка, запротестовал владелец лошади и телеги — его темно-рыжая кобыла стара и нуждается в воскресном отдыхе, чтобы хорошо работать на поле в понедельник.

Теперь Карле Винд, который давно распознал во мне поклонника своего искусства, обратился к моему покровительству. Для переговоров был вновь послан Потер-младший. Не взялся бы я перевезти цирк в нашей повозке для хлеба?

— Ладно, но пусть Винд Карле покажет, как плеваться огнем, — гласил мой ответ.

Потер-младший помчался во всю мочь на своих коротких ногах и тотчас принес ответ: «Винд согласен».

Я попросил матушку поговорить с отцом. Матушка была добродушна и поддерживала мои юношеские мечтания, если только они не слишком перехлестывали через край; она признала, что моей будущей карьере дрессировщика львов умение плевать огнем вполне подобает, и уговорила отца дать нашу повозку; а так как мы развозили хлеб в фургоне, то экипаж, на котором мы отправились в отдаленную деревню, уже напоминал цирковой вагончик.

Все прошло хорошо. Слава Карле — мастера на все руки — разбегалась, как круги по воде, и стало ясно, что в один прекрасный день он доберется до Парижа.

В

среду мы, словно заговорщики, укрылись в заброшенной душевой у шахты. Я думал, что после долгих упражнений мой рот станет огнеупорным, и был весьма разочарован: искусство Карле оказалось, скорее, ловкостью его рук.

Карле терпеливо занимался со мной, пока и мои руки не обрели умения «извергать огонь». Но… коготок увяз, всей птичке пропасть… теперь Карле попросил меня свозить его в пять соседних деревень, а за это обещал научить, как подчинять себе мозг своих ближних.

Разумеется, я согласился. От гипноза до дрессировки львов — один шаг.

Подобно тому как большинство людей стремятся тут же продемонстрировать всему свету ловкость рук, которую только что постигли, философию, с которой только что познакомились, или любовную связь, которую только что завязали, так и я жаждал выступить в роли огнедышащего вулкана.

Родители смотреть на это отказались. Отец боялся, что я спалю дом, а мать — что я сожгу губы.

Летние каникулы кончились, и по будням я жил теперь в городе. Когда в школе мы рассказывали, как кто провел каникулы, я упомянул, что некий факир обучил меня изрыгать огонь.

Меня высмеяли и стали подначивать, чтобы я показал свое искусство, но как это сделать в школе, не прослыв поджигателем?

Меня выручила слабость нашего учителя химии Эцольда. Эцольд был старый артиллерист, холостяк и пьяница. В дни после большой выпивки раз в две недели в погребке Гесснера он предоставлял химию химии, а нас развлекал своими военными подвигами.

В один из таких дней наш первый ученик сообщил ему, что я умею изрыгать огонь на индийский манер. Эцольд обрадовался, что может не утруждать свою похмельную голову работой, и превратил изрыгание огня в школьный урок: «Если сделаешь — получишь пятерку, если нет — кол». Он поскреб боевой шрам на своей красной лысине, а товарищи вызывающе поглядели на меня, только самые лучшие друзья верили в мое искусство.

Керосиновую лампу передавали из рук в руки. Ребята нюхали ее и морщили носы, а учитель химии Эцольд удостоверился, что уж красного-то вина в лампе нет.

Зажгли факел. Я закатил глаза, чтобы сосредоточиться, как это делал Карле Винд, одним глотком выпил керосин, поднес ко рту платок, движениями живота выкачал горючее, поднял факел, убрал платок, и из моего рта вырвалась струя пламени.

Тишина. Изумление. Учитель химии Эцольд велел открыть окно. Я снова поднес платок ко рту, готовясь выпустить вторую струю огня. Вторая струя тоже получилась, и я один за другим выпустил пять огненных пучков, они становились все шире и мощнее, и мои товарищи все ниже пригибались под ними.

Я наслаждался своим триумфом, я думал тогда, что триумфы — нечто постоянное, и не знал, что их надо вновь и вновь повторять, и чем выше становятся требования человека к себе, тем труднее ему это удается.

Одноклассники поверили в мое искусство. Учитель Эцольд предложил продолжить игры с огнем. Я объяснил, что керосин кончился. Он разрешил взять керосин в химическом кабинете. Я поблагодарил: моя способность к сосредоточиванию исчерпалась пятью вспышками огня.

— Покажи платок! — Эцольд вырвал платок у меня из рук и обнаружил в нем осколки тонкого стекла. Каждый раз, поднося платок ко рту, я брал в зубы ампулу с бензином для зажигалки и раскусывал ее.