Избранное

Мэн Ван

— Вероятно, вы имеете в виду экономику и технические науки, — заметила женщина. — Безусловно, это серьезная проблема, но это далеко не вся проблема, а только ее часть. Сейчас у нас появляется все больше людей, которые считают, что наука и техника, развитие промышленного производства имеют множество крайне отрицательных факторов, причем воздействие этих факторов гораздо сильнее, чем можно себе представить. Все большее число людей обращается к тем древним культурам, носители которых уделяли много внимания защите природы и урегулированию человеческих взаимоотношений. Что касается вашей цивилизации, необычайно древней, то для нее одно столетие всего лишь мгновение. Несомненно, вы способны догнать нас, впитать в себя и переработать все, что имеет для вас пользу: скажем, индийский буддизм, марксизм, идеи русской революции. Поразительно то, что вы уже смогли сделать в этом направлении: не только усвоить эти явления, но и приспособить

их к своей действительности, переработать по-своему, сделав их явлениями своего бытия. Что касается Европы, то она сейчас испытывает на себе большое влияние Америки: Голливуд, кока-кола, небоскребы, американские бистро, рок-н-ролл. Из-за этого возникают противоречия, конфликты. Мы хотим сохранить свои культурные традиции и свою индивидуальность в области культуры.

Хозяйка сменила тему разговора:

— Больше всего меня поражает ваша интеллигенция. В этом году я принимала здесь, в Центре, довольно много ваших специалистов и ученых, большинство из которых в десятилетие «культурной революции» и даже до нее подвергались преследованиям и многочисленным ударам судьбы. Я подумала, если бы все эти несправедливости и страшные испытания выпали на долю кого-то из нас, вряд ли мы смогли бы выжить: покончили бы с собой или сошли с ума, а тот, кто остался бы в живых и сохранил рассудок, превратился бы в существо пассивное, лишенное духовности, отчаявшееся, преисполненное ненависти к миру. Даже тот, кто жил бы сравнительно неплохо, возненавидел бы жизнь и рано или поздно свел с ней счеты. Китайские интеллигенты — люди другой породы. Стоит вашей жизни хоть немного измениться к лучшему, как вы сразу же, забыв все обиды, посвящаете себя общему делу созидания. Если бы я не знала вас по непосредственным наблюдениям, возможно, подумала бы, что ваш оптимизм и уверенность наигранны и неискренни, словом, я бы в них усомнилась. Но сейчас я убедилась в том, что эти чувства вполне искренние. Поэтому я хочу у вас спросить: в чем же истоки вашего оптимизма?

Очевидно, в патриотизме, который имеет очень глубокие корни.

Он связан с нашими идеалами, с верой в социальный прогресс. Вообще говоря, мы идеалисты… Между прочим, идеалы социализма имеют огромную притягательную силу в мире.

Несомненно, китайской нации присущ дух выносливости, стойкости, непреклонности. Вспомните историю о Гоу Цзяне [166] , который лежал на соломе и пробовал вкус желчи. Не забывайте также нашего страшного десятилетнего опыта — у нас появились силы и закалилась воля…

166

Правитель древнего княжества Юэ эпохи Чуньцю (VIII–V вв. до н. э.), плененный государем У; дабы помнить о мести, он лизал желчь.

Участники разговора отвечали примерно одинаково, но Ни Цзао молчал, не принимая участия в беседе. Он размышлял. У себя дома он вдосталь наслушался слов, в которых звучали обида и боль, равно как и тех полушутливых, полусерьезных разговоров, смысл которых в общем сводился к тому, что луна за границей более круглая, чем в Китае. И вот сейчас, находясь вдалеке от родины, за многие тысячи километров от нее, и имея, таким образом, возможность издалека и более отстраненно взглянуть на события, получше обдумать их, сопоставив с тем, что ему пришлось увидеть за рубежом, он, к своему удивлению, обнаружил, что сам факт существования Китая и тех изменений, которые в нем происходят, действительно поразителен, как поразительны и силы его страны. И это нелегко понять «удивительной» хозяйке — этой миниатюрной женщине в очках, впрочем, как и трудно осознать все это и детям китайцев, потому что их отцы и поколение людей старше их по возрасту находились в самом начале пути, теперь уже пройденном, — пути долгом, трудном, странном, но не имевшем альтернативы.

— Да, Китай — страна далекая и таинственная и в то же время близкая, — заключила директор Центра, прощаясь с гостями.

После обеда они отправились в международный аэропорт. Их визит в эту страну был почти мимолетным, и сейчас эта страница их жизни быстро переворачивалась. Согласно написанному в билете, они должны были взлететь в 1 час 45 минут. Итак, он, Ни Цзао, возвращается обратно. Конечно, он будет с удовольствием вспоминать свою поездку в Европу и всю эту походную жизнь, похожую на жизнь путешественника, но в то же время он почувствовал большое облегчение: «Наконец-то!» А ведь он покинул Пекин всего тринадцать дней назад.

Он не предполагал, что его придет провожать Чжао Вэйту, который, оказывается, специально для этого прилетел сюда из города Г. Его лицо показалось Ни Цзао более спокойным, чем при первой их встрече. Он попросил Ни Цзао передать небольшой сверток его родственникам в Пекине.

— Я

очень благодарен вам за прошлую беседу, — сказал он. — Сейчас у меня значительно легче на душе. И все-таки я по-прежнему мучаюсь вопросом, я не могу понять: почему китайцу всегда так трудно? Или мне это просто кажется?.. Почему китайская революция, китайский прогресс сопряжены с такими невероятными трудностями, почему за все это надо платить такой страшной ценой? Знаете, после окончания второй мировой войны мне довелось встречать многих людей, которые при упоминании о войне или революции сразу же менялись в лице, словно речь шла о чем-то ужасном.

Женский голос в микрофоне сообщил, что пассажиры указанного рейса могут подойти к соответствующей стойке для оформления посадки. Голос диктора звучал заученно вежливо. Кто-то из делегации поторопил Ни Цзао с оформлением документов.

— Быть может, вы так спешите потому, что вы еще молоды, — успел ответить своему собеседнику Ни Цзао. — Я имею в виду не только возраст!

Он помахал Чжао Вэйту рукой и простился с сопровождающим. Когда он шагнул на движущуюся полосу эскалатора, он заметил, что Чжао машет ему рукой, но эскалатор уже увозил его. Ни Цзао расслышал лишь отдельные слова:

— Госпожа Ши… передала… чтобы вы обязательно…

Шум заглушил его слова, но по движению губ он понял, что Чжао просит передать привет отцу.

Конечно, он передаст, он непременно расскажет о своем визите в дом Ши Фугана в Г. и о том, как Ши Фуган живет сейчас. Он специально сообщит отцу об изречении Чжэн Баньцяо, которое увидел на стене, — о глупости, которую трудно обрести. Он подумал, что здесь, в чужой стране, он как бы досмотрел кусочек оборванной некогда киноленты с запечатленной на ней прошедшей жизнью, которая навсегда для него умерла или канула в вечный сон. В свое время он перешагнул через эту прошлую жизнь, похоронил ее вместе с той жестокостью и злобой, которые она породила в нем, вместе с ощущением пустоты и тоски, что мучает человека куда сильнее, чем любая злоба или жестокость. И вот сейчас он снова натолкнулся на следы прошлого, которое взволновало его, наполнило сердце грустью. Он подумал, что, вероятно, мог бы ответить на вопросы Чжао с большей уверенностью. Он мог бы, например, сказать ему: для того чтобы изменить жизнь, то есть избавиться от всего того, что ему пришлось пережить с детства, эта цена, возможно, вовсе и не так высока.

Самолет нырнул в густую пелену облаков. Стюардесса стала раздавать пассажирам-китайцам «таможенную декларацию» и «Памятку китайской погранслужбы», ее надо было заполнить до приземления самолета. Пекин приближался, а вместе с ним подступала и китайская действительность восьмидесятых годов. В эти мгновения Ни Цзао еще глубже почувствовал незначительность пережитого им, и ему стало стыдно за свое волнение и за свою грусть.

Правда, у него теперь появилась превосходная тема для разговора с отцом. Иначе о чем с ним еще разговаривать? С другой стороны, этот «материал для беседы» уже никому не нужен, потому что Ни Учэн подошел к последнему рубежу своей жизни.

Ни Учэну только-только исполнилось семьдесят. Вот уже больше десяти дней он ничего не ест и последние пять суток лежит в больнице. У него высокая температура, он задыхается, его кал похож на куски черного асфальта. Он все время мечется и задает один и тот же вопрос: когда вернется Ни Цзао из-за границы. Наверное, чувствует, что конец близок.

Смерть — одна из излюбленных тем его прежних разглагольствований. Он нередко приводил слова Чжуанцзы о том, что мудрецы, мол, ничего не говорили насчет того, «что существует вне шести природных явлений» [167] … Солнечная система, земля, человечество — все имеет свои пределы жизни. Однако, без сомнения, одновременно с их гибелью происходит рождение и формирование новых солнечных систем, новой земли и нового человечества. В этом месте он любил приводить цитату из «Диалектики природы» Энгельса, восхищаясь прозорливостью автора и оригинальностью его суждений, успокаивающих, как он считал, душу человека. Кто помышляет о бессмертии? Одни лишь карьеристы и себялюбцы. На самом деле ты появился среди мириад явлений вселенной и должен вернуться в их космическое скопище. Но конечный твой удел — кучка земли — «земляная пампушка». Ни Учэн в юные годы любил бродить по кладбищу, среди пустынных могил, разбросанных в куще вечнозеленых кипарисов и сосен. На эти прогулки он нередко брал и детей. Глядя в безмолвии на могильную плиту, он старался представить себе жизнь и смерть усопшего, его тревоги, его боль и его финал — конечное избавление.

167

Или Шесть единств — понятие, имеющее широкий спектр значений. Например, Небо, Земля и четыре стороны света.