Избранные письма. Том 1
Шрифт:
Сегодня я в духе, я совсем поверил в пьесу.
Относительно 4-го акта, Необходимы купюры. Сейчас пошлю тебе телеграмму[527], а подробнее — вот что: три монолога трех сестер — это нехорошо. И не в тоне, и не сценично. Купюра у Маши, большая купюра у Ирины. Одна Ольга пусть утешает и ободряет[528]. Так?
До свидания.
Желаю тебе здоровья.
Сестра твоя вернулась из Крыма здоровая, но беспокоится о тебе.
Твой Вл. Немирович-Данченко
99. О. Л. Книппер-Чеховой
Начало февраля 1901 г. Москва
2-е представление «Трех сестер»[529].
«У
Что за разговор интимный с Тузенбахом, после того, как сняла шляпу и вернулась из передней? — Никаких Тузенбахов, никого ей не надо, — разве только этого славного полковника.
Как зажгла свечу, как села у стола, — так бы и оставаться без всякого движения до тех пор, пока не подошла Ирина.
Вл. Немирович-Данченко
{233} 100. А. П. Чехову[530]
19 или 20 февраля 1901 г. Петербург
Телеграмма
Антону Павловичу Чехову
Вызовов очень много — четыре после первого действия, потом все сильнее, по окончании без конца; после третьего действия, по заявлению, что тебя в театре нет, публика поручила послать тебе приветственную телеграмму. Все крепко тебя обнимают.
Немирович-Данченко, Екатерина Немирович-Данченко, Алексеев, Алексеева, Книппер, Вишневский, Калужский, Артем, Раевская, Самарова и проч. и проч.
101. О. Л. Книппер-Чеховой
Февраль – март 1901 г. Петербург
Милая моя Ольга Леонардовна!
Вы все еще поддаетесь возмутительно несправедливым отзывам газет[531].
Так позвольте же, я Вам напомню слишком известный Вам факт. Вспомните, как петербургская печать заплевала «Чайку»! Не публика только, но и почти вся печать. И после чего по всей России установилось убеждение, что Чехов неудачный драматург. И он должен был глотать эту возмутительную несправедливость в течение нескольких лет, когда то там, то сям повторяли эту ложь.
Я и хочу сказать, что мучения, пережитые Чеховым, были слишком велики, чтобы не сыграть более значительной роли в театральной жизни Петербурга. Несправедливость этих мучений была слишком крупна, чтобы не послужить к облегчению страданий от дальнейших несправедливостей.
Вы идете сейчас за ними. Одно воспоминание об этом должно сразу толкнуть Вас на мысль: не стоит огорчаться.
Понимаете меня? Люди страдали от несправедливости для того, чтобы другие люди знали, что причина страданий {234} была именно несправедливость, чтобы люди знали это и уже не так страдали.
Это факт крупный и Вам хорошо известный. Менее известна Вам брань, какою осыпали, например, Ермолову, когда петербургские газеты писали, что эта актриса лишена голоса, грации, сценического такта и т. д. и ее успех в Москве — загадка.
Ваш Вл. Немирович-Данченко
102. А. П. Чехову
1 марта 1901 г. Петербург
Телеграмма
Сыграли «Трех сестер»[532], успех такой, как в Москве. Публика интеллигентнее и отзывчивее московской. Играли чудесно, ни одна мелкая подробность не пропала. Первый акт — вызовы горячие. Второй и третий — подавленные. Последний — овационные. Особенно восторженные отзывы Кони и Вейнберга[533]. Даже Михайловский говорит о множестве талантливых перлов[534].
Немирович-Данченко
103. П. Д. Боборыкину[535]
6 марта 1901 г. Петербург
6 марта
Невский 11, кв. 20
Дорогой Петр Дмитриевич! Давно я не писал Вам. Не забыл даже, что не ответил на Ваше письмо из Петербурга, написанное как-то после юбилея, часов в 7 утра. И очень мне тогда хотелось откликнуться, потому что Вы изливали в письме накопившуюся горечь, писали очень искренно. Но с другой стороны, горечь была направлена именно на нас, на меня, на «нашу публику», как Вы там выразились. Вы нас отчитывали, и я терялся в том, что могу Вам ответить. Что я {235} у этой публики не заискиваю? Вы и сами должны знать. Еще на днях, на обеде, который давал нашему театру Союз писателей «с участием публики», я говорил, что не искал того «соединения литературы с театром», которое подчеркивалось всеми ораторами, что это случилось само собой. Мне просто хотелось отдать театру мою энергию и мои вкусы, а к чему это приведет, какое место займет театр, об этом я думал очень мало, почти совсем не думал. И составилась известная публика, уже определенная[536]. Она должна шириться. Вы в своем письме напали на нее, я не мог ни поддержать нападок, ни защищать ее и не знал, что писать.
Когда был в Петербурге — этому Вы поверите — очень хотелось быть у Вас. Но в этом «некогда», которым Вы меня немного попрекаете, кроется и значительное утешение для Вас. Вот почему. Вы пишете, что завидовали всегда Урусову за его характер и мне в том, что у меня такое дело. Не завидуйте. В этом деле столько мелкой, черной, скучной работы, что не только Вы не вынесли бы ее, но даже я, моложе Вас на 20 лет, часто изнываю и готов отказаться от всего дела. Мне бывает некогда не потому только, что время уходит на приятные художественные эмоции, например, при постановке пьес и горячем обсуждении деталей, а еще больше потому, что никто не умеет внимательно проследить за правильным размещением световых эффектов, за чистотой декорационной поделки, за электротехником Черкизовским, за пьющим рабочим Алешкой, за тем, чтобы холст не просвечивал, часы не качались, прорвавшийся занавес был зашит, декорация не заслонила бы пожарного крана, капельдинеры не вели бы себя, как в кабаке, и проч., и проч., и проч.
Наша петербургская «кампания» всем своим грузом лежит на мне[537]. Переехать из одного театра в другой — это почти все равно, что перевезти из одной квартиры в другую всю обстановку, остававшуюся без передвижения 20 лет, и перевезти так, чтобы каждая фотографическая карточка висела по-прежнему в 3 вершках от бра и в 12 вершках от угла стен и чтобы пепельница и спичечница были на тех местах, к которым привыкли обитатели квартиры, и в окна чтобы лилось то же количество света и т. д. и т. д.
{236} Я пишу бегло, но Вы можете составить себе понятие о невероятном количестве подробностей, к которым приспособлены спектакли и которые все надо было сохранить в новом, незнакомом мне здании. У меня десятки помощников, но я должен знать решительно все. Несмотря на трехлетнее существование, мы еще не могли выработать такого заведующего сценой, на которого можно было бы положиться бесконтрольно. А публикации, билеты, афиши, продажа, абонементы, кассовый контроль! <…> а забота о том, чтобы актерам хватало их небольшого жалованья, а все расчеты, чтобы овчинка стоила выделки!..