Избранные письма. Том 2
Шрифт:
Относясь к этому качеству с особенным почтением, прошу Вас от всего Театра принять наш привет.
Вместе с тем по обычаю, установившемуся в годы войны, препровождаю в Ваше распоряжение 200 р. на нужды войны.
Преданный Вам
Директор-распорядитель
Вл. Немирович-Данченко
340. В. В. Лужскому[393]
28 января 1917 г. Москва
28 янв. 1917
Прошу Вас сообщить Л. И. Дейкун[394] чтобы А. К. Тарасову не занимали на выход нигде, кроме «Царя Федора»[395].
В. Немирович-Данченко
341. З. Н. Гиппиус[396]
9 февраля 1917 г. Москва
9 февраля 1917
Глубокоуважаемая Зинаида Николаевна!
Я виноват: Стахович уже давно сказал мне, что Вы хотели бы иметь от меня письмо о «Зеленом кольце»…[397]
Мне пришлось много думать об этом спектакле — по существеннейшему вопросу Художественного театра о «студиях».
Управлять — значит, угадать. А не случится ли нечто неожиданное: не влияют ли студии даже на изменение основных задач театра? И если это так, то что надо, чтоб сказать: пусть! Будущее за ними, а не за «метрополией»! Достаточно ли в них закладывается творчества будущего, чтобы они осуществили такую огромную задачу? Сейчас они имеют очень большой успех, но что такое этот успех? По скольку здесь обаяние Художественного театра? Или по скольку некоторый скрытый от понимания публики «трюк»? Что нового в исканиях или успехе покоится на знакомых и любимых мелодиях? Намечают они новое будущее или реакционными путями дают публике отдохнуть от необходимости участвовать в преодолении трудных задач?
Я мог бы заполнить вопросами несколько страниц — порядка художественного, общественного, материального, педагогического… И испещрить эти страницы нотабенами, что идет {202} от настоящего, подлинного, что от обмана оптического, что от случайностей, от привычек, от юности, от старчества… И при всех вопросах спектакль «Зеленого кольца» давал бы ту или другую справку.
Не все это может Вас интересовать, да и невозможно — в письме. А выделить из всех моих впечатлений что-то — мне трудно. Поэтому не взыщите за беспорядочность письма.
Я попал на «Зеленое кольцо» в его 4-е или 5-е представление — до того был долго болен. Газеты расхвалили спектакль, но пьесу не одобряли. Я шел, не настроенный против пьесы, но и не склонный защищать ее от нападок. Смотрел я два полных представления и в третий раз еще сценами (для проверки интересовавших меня частностей). Я застал в студии атмосферу повышенную, радостную, но в первое мое присутствие несколько тревожную. Впрочем, к концу спектакля студия уже не стеснялась меня.
Общее впечатление было таково, что оба вечера я провел с большим удовольствием. А я в редком театре не жалею среди вечера о пропавшем даром времени. Что исполнение нравится всей публике — слишком ясно, но почему уклончиво отношение к пьесе, я и сейчас недоумеваю. На всем спектакле печать — позвольте так выразиться — искренности и здравого смысла. У этого спектакля хороший, здоровый цвет лица и ясный, спокойный взгляд. (Извините за этакую фигуральность.) И идет это впечатление не только от исполнителей. Мне даже кажется, что исполнение потому и хорошо — свежо, здорово и искренне, что оно доверчиво отдалось автору. При этом определенное впечатление сценичности пьесы. Она развертывается с уверенностью, без задержек, но и без комканья, с ясностью конечных задач. Весь рисунок сделан твердо и легко. В первый же раз, когда я был, я встретил там одного критика (из лучших в Москве), он смотрел уже вторично, — так ему нравится спектакль, а к пьесе все-таки относится отрицательно. После 3-го действия я решительно сказал, что и пьеса мне нравится. Он начал опровергать меня рядом разных формул, но не разубедил. И после второго раза я утверждал, что пьеса никак не может заслуживать порицаний. Нет, тут есть какая-то предвзятость. Пусть пьеса не восхищает, потому что в ней мало {203} красочно-художественного блеска или даже потому, что сама антитеза — не от горения сердца, не пылкий призыв горячо верующего автора. Но она сценически — стройная, написана искренно, с отлично очерченными простыми, жизненными фигурами. Отношение к антитезе у автора добросердечное, наблюдательное, не больше. Это дает пьесе, выражаясь на театральном жаргоне, легко-комедийный тон, этот тон крепко схвачен и общим исполнением. И это не мешает настоящему драматизму — и по всей главной роли, и в третьем действии. В этой общей тональности отлично уловлен на сцене ритм пьесы и (знакомое Вам) «сквозное действие». Может быть, когда Вы увидите, Вы найдете, что кое-что в пьесе излишне опрощено. Может быть, Вы пожалеете, что за почти стихийной жизненностью событий, как они развертываются в этом спектакле, не звенит, не кричит поставленная Вами антитеза, — тогда между Вами и режиссерами завязался бы, вероятно, такой же спор, как между мною и Дмитрием Сергеевичем[398] по поводу «Будет
Впрочем, так как я был далек от работы и пьесу забыл, может быть, и я нашел бы, что молодежь могла бы найти тон столь же искренний, но более «боевой»… Не знаю, не буду останавливаться на этом[399].
Факт тот, что 2-я Студия пошла без всякой критики по стопам своей метрополии. Еще определеннее в сторону актерского «искусства переживаний», свежее и вооруженнее в приемах простоты, еще не обремененная нажитыми «штампами» и трафаретами, но зато и не позволяющая себе роскошь витать со всеми своими переживаниями над землею…
В этом отношении 2-я Студия в моих глазах развивает искусство Художественного театра количественно, но не качественно. И место для какой-то студии, в настоящем значении этого слова, остается все еще не занятым. Может быть, оно {204} займется не молодежью, а частью артистического персонала. По крайней мере, сейчас в театре производится энергичная, групповая работа. Скоро увидим, что из этого выходит.
Возвращаюсь к «Зеленому кольцу». Спектаклю помогло решительно талантливое исполнение главной роли, скажу даже — исключительно талантливое[400], очень приятный Стахович[401], хорошая, нервная игра Качаловой-Литовцевой[402] и — больше всего — счастливая случайность, что спектакль рос в атмосфере юности, полной надежд, на пороге того царства, куда несет ее мечта. Это — то же, что сверкало в первых спектаклях Студии первой, то же, что заливало светом первый год Художественного театра, то, что не заменимо никаким «искусством», техникой, что не повторяется. Своего рода аромат первой любви. Тут все — вера в «лучезарное» будущее, все на высоте настоящей, чистой этики, все облагорожено, все не тронуто рукой закулисной действительности. Охлаждать этот их общий порыв было бы преступно, но разделять их веру, что так будет и всегда, — глупо. Не хочется даже рассеивать их заблуждения относительно настоящего.
Все они, даже в Первой студии, все-таки стремятся в театр. Маленькую роль в театре предпочтут большой в студии. Спрашиваешь их — зачем? И понимаешь, что в честолюбивой мечте о более широкой аудитории нет ничего худого. Она — не от каботинства, а от артистичности.
Но попробуйте перенести этот пленительный спектакль на сцену Художественного театра. Успех «Зеленого кольца» очень большой. Такой же, как «Сверчка» в Первой студии. «Сверчок» сыгран уже около 175 раз и может быть сыгран еще [не] раз. Неполных сборов не бывает никогда, ни на одной пьесе. «Зеленое кольцо» сыграли уже, должно быть, раз 25, а ведь еще не было ни одного анонса, ни одной афиши. Если бы перенести в Художественный театр и объявить продажу билетов сразу, скажем, на 10 – 15 спектаклей, то в несколько дней все билеты были бы проданы. Но впечатление едва ли было бы тенью того, какое получается сейчас в «студии». И это не мое мнение только, а и Станиславского. Первая студия работает уже 5-й год, и вряд ли среди ее руководителей остался {205} кто-нибудь, кто еще верил бы в возможность перенести любой из их спектаклей с одинаковым успехом из студии в театр
Почему же это?
Вот тут-то и начинается сложность загадок и разгадок. Тут и гипноз интимной обстановки — и не только то, что это маленький театр, а именно — что это частная небольшая квартира. И что исполнители могут не форсировать ни голосов, ни переживаний, а, стало быть, сохранять в полнейшей чистоте искренность и индивидуальности. И что им на подмостках надо делать не более 5 – 6 шагов, как привычно в комнате, и потому можно не рисковать обнаружить угловатость движений. И что при наличности какого-нибудь темперамента его хватит на 8 – 10 рядов стульев. И что ни одна удачная подробность не пропадет, а неудачи легко затушуются. Трудно перечислить все выгодные особенности этой интимной атмосферы. Публика не понимает. Перенесите спектакль на большую сцену, и у публики сразу раскроются глаза. И не надо. Не потому не надо ей раскрывать глаза, что это помешает кому-то эксплуатировать ее, а потому что публика с раскрытыми глазами видит еще меньше, чем с закрытыми. Поняв кое-что, она свалит в одну кучу и то, что было скрыто от нее «трюком», и те драгоценности студийного спектакля, которые не были кажущимися, а исчезли только потому, что не успели созреть настолько, чтоб преодолеть грубую акустику большой аудитории.
Нужен исключительный опыт и еще какие-то качества, чтобы, следя за спектаклем студии, различить: 1) что по существу ординарно, а кажется неординарным благодаря интимной атмосфере; 2) что хорошо здесь и останется хорошим на большой сцене, хотя бы после некоторых технических работ; 3) что здесь совсем не замечается, а на большой сцене окажется гибельным и — самое интересное — 4) что чудесно и имеет полную самодовлеющую ценность, но только в интимной обстановке, здесь, в студии, непременно в интимной. И вот это последнее может спутать все соображения, все расчеты. Как самое дорогое оно и привлекает наибольшее внимание, и расстаться с этим, ради широкой аудитории и каких бы то ни было общественных задач, для эстетизма, мучительно. Что выйдет из этой молодой актрисы, играющей в Вашей пьесе {206} героиню, можно едва угадывать. Пустите ее сейчас на большую сцену, она не произведет и ничтожной доли такого впечатления, как [и] Зуева[403]. А через 3 – 4 года, когда станет актрисой большой сцены, вероятно, что-то важнейшее в ней переродится в иное. Теперь же… Рощина-Инсарова очаровательная актриса, но кто бы и как бы ни убеждал меня, я не могу себе представить, чтоб предпочел ее Тарасовой. Это даже не сравнимые величины. В другой плоскости. И никогда актрисе какого угодно таланта не дать такую убедительность самой высокой чистоты…