Избранные письма. Том 2
Шрифт:
Художественному театру сейчас ни одна группа, как целое, не нужна: ни 1-я студия, ни 2-я, ни 3-я, ни 4-я, ни музыкальная, ни ваша. Нужны их лучшие силы. Тогда Художественный театр возродится. Очень хорошо, если группы существуют, если они могут существовать: для того, чтобы там еще могли развиваться или отыгрываться члены МХТ, но все лучшее — сюда, в репертуар театра.
А на что вам нужно быть 3-й студией? Не понимаю. Именно первая группа и нуждается в вас. Надо пополнить первую, «стариковскую», группу.
Я не знаю, сколько лиц еще есть
Вообще, такую постановку вопроса: возвращение в театр только целой группой я, хотя и со смущением, но должен решительно отклонить.
Искусство русское может быть спасено не двадцатью или сотней хороших театров, а одним великолепным! И вас призывают создавать этот один великолепный, а не размножать студии или группы Художественного театра.
Это нисколько не мешает вам, когда вы соберетесь, все-таки открыть новую группу, — это ваше дело. Но нужны Вы не для этого, и никаких обязательств в этом направлении мы на себя не берем. И то, что Нина Николаевна считает это с моей стороны «ошибкой», как она пишет, доказывает только большое недоразумение в основе…
Чтоб покончить ответ на письмо, еще два пункта:
15 апреля — самый предельный срок. Самый поздний! Ведь будущее надо решать в феврале, в марте, а не в июле! И ведь театр будет функционировать 11 месяцев в году.
Поездка в Париж в высшей степени нежелательна.
Да и не верю, чтобы 15 спектаклей могли поправить материальные дела.
Вернее сказать, совершенно уверен, что эта поездка еще больше запутает все дело наше…
Повторяю: я написал последнее письмо.
Сто раз, может быть, скажет кто-нибудь из вас: зачем мы отказались от наших милых заграничных поездок. И делу не помогли, и живем плохо!
Может быть, «художественный термометр» — наша фантазия. Может быть, опять пойдут внутренние распри, отравляющие жизни! Может быть, сразу образуются группы, и мы, в иных комбинациях, разъедемся.
Нисколько не считаем себя обязанными нести перед вами за это ответственность — потому что это общее дело и потому что самое важное «может быть»:
Может быть, Художественный театр, накопивши новые силы вразброд, соберется в новый, великолепный, опять первый, {256} театр в мире, свежий и богатый, на новые десятки лет, по которому опять будут равняться все другие театры.
Мечта об этом и поддерживает у нас прекрасную художественную атмосферу. И много, много показателей, что мечта эта не утопия. И откладывать ее осуществление равносильно приговору над театром Значит, если Вы — вы — не возвращаетесь, здесь должны выбросить расчеты на Вас — вас из памяти и строиться теми средствами, какие имеются.
Милый Василий Иваныч! Не взыщите, что я через Вас отвечаю на все письма. Вы понимаете, каково мне было бы
Я под конец уж придумал писать к Вам, как к группе так: Вы — вы. Жаль, что в конце письма догадался.
Обнимаю Вас и шлю привет всем.
В. Немирович-Данченко
368. В. И. Качалову[513]
6 апреля 1922 г. Москва
Телеграмма
Письма Ваши произвели удручающее впечатление. Подгорному поступать как полезнее делу.
Театр готовится к поездке на год в Америку и Англию. Разрешение Правительства уже получено. Качалову, Книппер, Германовой, Александрову, Бертенсону и Гремиславскому последний раз предлагается соединиться с театром. Необходим скорый категорический ответ. Остальных Станиславский и я лишаем права пользоваться фирмой театра[514].
Вл. Немирович-Данченко
369. Третьей студии МХАТ Е. Б. Вахтангову[515]
7 апреля 1922 г. Москва
7 апреля 1922
В эту зиму 1921 – 1922 года, в апреле 22-го, нет возможности смотреть новый спектакль без запросов, накопившихся за последние годы. Что тут нового? Не в смысле трюка, а в плоскости {257} новейших театральных проблем. Какой здесь отзвук или отражение той громадной кузницы, в которой театральная идеология и практика и техника куют новое искусство? В которой дерутся, дружатся, нервничают, любят друг друга и ненавидят. В которой сталкиваются в искрящемся бою темперамента, всевозможных красок. В которой, того и гляди, тяжелый молот обратит в сажу лучшее, что достигнуто гениями прошлого, или, наоборот, ослабнут, устанут молодые мускулы, завянут горячие устремления новой правды.
И вот простая, непосредственная радость «Принцессы Турандот» крепнет и глубже охватывает память, когда спектакль дает на эти запросы решительный, твердый ответ[516]. Да, создатель этого спектакля знает, что в старом надо смести, а что незыблемо. И знает, как! Да, тут благородная и смелая рука действует по воле интуиции, великолепно нащупывающей пути завтрашнего театра. В чем-то этот мастер еще откажется от призрачной новизны, а в чем-то еще больнее хватит нас, стариков, по голове, но и сейчас нам и «и больно, и сладко», и радостно, и жутко. И моя душа полна благодарности и к самому мастеру и к его сотрудникам.
Вл. Немирович-Данченко
370. К. С. Станиславскому[517]
4 сентября 1922 г. Висбаден
Дорогой Константин Сергеевич!
Если я Вас уже не застану в Москве!
От самых чистых глубин моего сердца желаю Вам сил, бодрости, спокойствия. И чтоб судьба Вам непрерывно улыбалась.
Хотя Вы и едете с «старым» театром, но будьте спокойны, потому что он до сих пор не преодолен.