Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
Но теперь Гринхусен сделался уступчивый и ни на кого не держал зла. Теперь он, пожалуй, не прочь бы снова наняться к инженеру и получать две кроны в день и во всем ему поддакивать. Возраст и время обломали его.
Как обламывают они любого из нас.
Капитан сказал:
– Ты, помнится, говорил про водопровод, как ты думаешь, в этом году уже поздно начинать работу?
– Да, - ответил я.
Капитан
Один раз, когда я пахал, капитан снова подошел ко мне. Он появлялся в эту пору повсюду, он много работал и успевал за всем присмотреть. Он наскоро съедал что ни подадут, выскакивал из-за стола и спешил на гумно, скотный двор, в поле, в лес, к лесорубам.
– Начинай делать водопровод, - сказал он мне.
– Земля мягкая и может еще долго так простоять. Кого выделить тебе в подручные?
– Гринхусена можно, - ответил я, - но вообще-то...
– И Ларса. Так что ты хотел сказать?
– А вдруг ударят морозы?
– А вдруг пойдет снег? Тогда земля не промерзнет. Она не каждый год промерзает. Подручные у тебя будут. Одного поставь копать, другого на кладку. Тебе уже случалось делать такую работу?
– Да.
– А Нильса я предупредил, так что не бойся.
– Капитан засмеялся.
– Ну, отведи лошадей в конюшню.
Водопровод занимал теперь все его мысли, он и меня сумел увлечь, я сам захотел немедля взяться за дело и лошадей отвел не шагом, а бегом. Надо думать, ка питан разохотился, когда увидел, как похорошела после окраски вся усадьба и какой богатый в этом году урожай. Вдобавок он велел срубить тысячу дюжин стволов, чтобы расплатиться с долгами, а может, и сверх того кое-что останется.
И вот я поднялся на холм и отыскал то место, которое еще раньше присмотрел для отстойника, определил величину уклона, измерил шагами расстояние до усадь бы и вообще все точно вымерил. С холма стекал ручей, он т ак глубоко зарылся в землю и бежал с такой скоростью, что не замерзал зимой. Надо будет соорудить небольшую запруду с водостоком для за щиты от весенних и осенних паводков. Да, в Эвребё будет настоящий водопровод, а крепежный камень под рукой есть - кругом залегает многослойный гра нит.
В полдень следующего дня работа шла уже полным ходом. Ларс Фалькенберг копал канаву для прокладки труб. Мы с Гринхусеном дробили камень, а к этому делу у нас обоих был давний навык еще с дорожных работ в Скрейе.
Ну хорошо.
Проработали мы четыре дня, настало воскресенье. Я прекрасно помню этот день, высокое, ясное небо, в лесу облетела вся листва, холмы покрылись веселой зе ленью озимых, над вырубкой курится дымок. После обе да Ларс попросил у капитана лошадь и телегу, чтобы отвезти на станцию свинью - он забил ее и хотел продать в городе, а на обратном пути обещал прихватить почту для капитана.
Я решил, что это самый подходящий случай послать батрачонка на вырубку за моим бельем. Ларс в отъезде, сердиться некому.
Вот видишь, сказал я себе самому, ты преисполнен добродетели и посылаешь за бельем батрачонка. Но добродетель тут ни при чем, виной всему старость.
Целый час я провозился с этой мыслью. Глупо полу чается - вечер на редкость погожий, и вдобавок воскресный, делать нечего, в людской - ни души. Скажете, старческая слабость? Да что ж я, и на холм не подни мусь, что ли?
Я сам пошел за бельем.
А в понедельник спозаранку заявился Ларс Фалькен берг и отозвал меня в сторону - как когда-то, и завел тот же разговор, что и когда-то: я вчера заходил к ним на вырубку, так чтоб это было в последний раз, по нятно?
– Чего ж не понять, раз это была последняя стирка,
– Стирка, стирка! Нешто я сам не мог за всю осень принести твою поганую рубашку?
– Я не хотел заговаривать с тобой о белье.
Интересно, какой дьявол нашептал ему об этой не винной прогулке? Не иначе сплетница Рагнхильд решила мне удружить, больше некому.
Случаю было угодно, чтобы и на этот раз Нильс ока зался поблизости. Он шел как ни в чем не бывало из кухни, а Ларс, едва его завидел, обрушил на него всю свою злость.
– Вот и второй красавец явился!
– сказал Ларс.
– Ух, глаза б мои не глядели.
– Ты что сказал?
– спросил Нильс.
– А ты что сказал?
– ответил Ларс.
– Поди, подлечи язык, авось начнешь говорить поразборчивей.
Тогда Нильс остановился, чтобы узнать, в чем же все-таки дело.
– Не понимаю, о чем речь.
– Ты-то? Не понимаешь? Когда надо пахать под зябь, ты все понимаешь. А на мои слова у тебя умишка не хватает.
Тут Нильс впервые за все наше знакомство рассер дился. У него побелели щеки.
– Ну и болван же ты, Ларс, - ответил он.
– Дер жал бы ты язык за зубами, оно бы лучше было.
– Это я-то болван, - взвился Ларс.
– Ты слышишь, как он со мной заговорил! Обозвать меня болваном!
– А сам весь побледнел от злости.
– Я сколько ле т прора ботал в Эвребё и чуть что не каждый вечер пел госпо дам. А после меня пошли сплошные выкрутасы. Ты не бось помнишь, как здесь было при мне?
– спросил он меня.
– Тогда Ларс был на все руки, и работа у меня не стояла. Потом здесь полтора года прослужил Альберт. А уж потом явился Нильс. Нынче здесь только один разговор - вкалывай, паши да вывози навоз, что ночью, что днем, пока не высохнешь от такой жизни.