Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
На лбу у него рдели два красных пятна, и мне захотелось поцеловать эти пятна.
После охоты, вечером, я бродила по саду, я ждала его и боялась, что он придет. Я повторяла тихонько его имя и боялась, как бы он не услыхал. И вот он выступает из-за кустов и шепчет:
– Сегодня ночью в час!
И с этими словами исчезает.
Сегодня ночью в час, думаю я, что бы это значило, не пойму. Не хотел же он сказать, что сегодня ночью в час он снова уедет в чужие края? Мне-то
И вот я забыла запереть дверь...
Ночью, в час, он входит ко мне.
– Неужто дверь не заперта?
– спрашиваю я.
– Сейчас я запру ее, - отвечает он.
И он запирает дверь изнутри.
Его высокие сапоги стучали, я так боялась.
– Не разбуди мою служанку!
– сказала я.
Я боялась еще, что скрипнет стул, и я сказала:
– Ой, не садись на стул, он скрипит!
– А можно сесть к тебе на постель?
– спросил он.
– Да, - сказала я.
Но я сказала так потому только, что стул скрипел.
Мы сели ко мне на постель. Я отодвигалась, он придвигался. Я смотрела в пол.
– Ты озябла, - сказал он и взял меня за руку. Чуть погодя он сказал: - О, как ты озябла!
– и обнял меня.
И мне стало жарко. Мы сидим и молчим. Поет петух.
– Слышишь, - сказал он, - пропел петух, скоро утро.
И он коснулся меня, и я стала сама не своя.
– А ты точно слышал, что пропел петух?
– пролепетала я.
Тут я снова увидела два красных пятна у него на лбу и хотела встать. Но он не пустил меня, я поцеловала два милые, милые пятна и закрыла глаза...
И настало утро, было совсем светло. Я проснулась и не могла узнать стен у себя в горнице, я встала и не могла узнать своих башмачков; что-то журчало и переливалось во мне. Что это журчит во мне?
– думаю я, и сердце мое веселится. Кажется, часы бьют, сколько же пробило? Ничего я не понимала, помнила только, что забыла запереть дверь.
Входит моя служанка.
– Твои цветы не политы, - говорит она.
Я позабыла про цветы.
– Ты измяла платье, - говорит она.
Когда это я измяла платье?
– подумала я, и сердце мое взыграло; уж не сегодня ли ночью?
У ворот останавливается коляска.
– И кошка твоя не кормлена, - говорит служанка.
Но я уже не помню про цветы, платье и кошку и спрашиваю:
– Это не Дундас? Скорей проси его ко мне, я жду его, я хотела... хотела...
А про себя я думаю: «Запрет он дверь, как вчера, или нет?»
Он стучится. Я отворяю ему и сама запираю дверь, чтобы его не затруднять.
– Изелина!
– шепчет он и на целую минуту припадает к моему рту.
– Я не посылала за тобой, - шепчу я.
– Не посылала?
– спрашивает он.
Я снова делаюсь сама не своя, и я отвечаю:
– О, я посылала за тобой, я ждала тебя, душа моя так стосковалась по тебе. Побудь со мною.
И я закрываю глаза от любви. Он не выпускал меня, у меня подкосились ноги, я спрятала лицо у него на груди.
– Кажется, снова кричит кто-то, не петух ли?
– сказал он и прислушался.
Но я поскорее оборвала его и ответила:
– Да нет, какой петух? Никто не кричал.
Он поцеловал меня в грудь.
– Это просто курица кудахтала, - сказала я в последнюю минуту.
– Погоди-ка, я запру дверь, - сказал он и хотел встать.
Я удержала его и шепнула:
– Она уже заперта...
И снова настал вечер, и Дундас уехал. Золотая темень переливалась во мне. Я села перед зеркалом, и два влюбленных глаза глянули прямо на меня. Что-то шелохнулось во мне под этим взглядом, и потекло, и переливалось, струилось вокруг сердца. Господи! Никогда еще я не глядела на себя такими глазами, и я целую свой рот в зеркале, изнемогая от любви...
Вот я и рассказала тебе про свою первую ночь, и про утро, и вечер, что настал после утра. Когда-нибудь я еще расскажу тебе про Свена Херлуфсена. И его я любила, он жил в миле отсюда, вон на том островке, - видишь?
– и я сама приплывала к нему на лодке тихими летними ночами, потому что любила его. И о Стаммере я тебе расскажу. Он был священник, я его любила. Я всех люблю...
Сквозь дрему я слышу, как в Сирилунне поет петух.
– Слышишь, Изелина, и для нас пропел петух!
– крикнул я, счастливый, и протянул руки. Я просыпаюсь. Эзоп уже вскочил. Ушла!
– говорю я, пораженный печалью и озираясь. Никого, никого! Я весь горю, я иду домой. Утро, петухи все кричат и кричат в Сирилунне.
У сторожки стоит женщина, это Ева. В руке у нее веревка, она собралась по дрова. Она такая молоденькая, сама как веселое утро, грудь ее тяжело дышит, ее золотит солнце.
– Вы только не подумайте...
– начала она и запнулась.
– Что - не подумайте, Ева?
– Что я нарочно пришла сюда. Просто я шла мимо...
И лицо ее заливается краской.
21
Больная нога все беспокоила меня, часто ночью зудела и не давала спать, а то ее вдруг пронизывало острой болью и к перемене погоды ломило. Так тянулось долго. Но хромым я не остался.