Избранные произведения в 5 томах. Книга 2: Флейта Аарона. Рассказы
Шрифт:
— Ничего я не делал особенного, — ответил Аарон. — Я зарабатывал все время, играя на флейте в оркестре одного из лондонских театров.
— Кто тебе поверит, что ты больше ничего не делал? Я достаточно знаю твою всегдашнюю лживость. Ты сам знаешь, что ты — лжец. Неужто ты не делал ничего другого и только играл на флейте в оркестре? Нет, я слишком тебя знаю!.. А теперь, после всего этого, ты приходишь виниться с лживыми словами и претензиями? И смеешь думать, что так тебя и примут?..
— Значит, ты не хочешь, чтобы я вернулся? — вставил Аарон.
— Ты явился
Она взяла работу и стала делать размеренные стежки, притворяясь совершенно спокойной. Если бы кто-нибудь заглянул в окно, он подумал бы, что видит перед собой мирную идиллию семейного быта. Аарон все еще ощущал дурноту и слабость во всем теле. Он по-прежнему неподвижно сидел на стуле, и ему казалось, что все происходящее в этой комнате, совершается где-то далеко, далеко от него.
Через некоторое время Лотти опять заплакала.
— А бедные мои дети! — всхлипывая, причитала она. — Что могла я сказать своим девочкам об их отце?..
— Что же ты сказала им? — жестко спросил Аарон.
— Я сказала, что ты уехал на работу, — зарыдала она, склонив голову на руки к самому столу. — Что я могла еще сказать? Не могла же я объявить им позорную правду о тебе. Я не хотела, чтобы они знали, какой у них отец.
Аарон удивился про себя: какую же позорную правду могла бы она рассказать о нем дочерям? Но промолчал. С холодной зоркостью постороннего наблюдателя он видел, что несмотря на свое искреннее горе, жена его находит какое-то удовольствие в преувеличении своих невзгод и точно смакует одним уголком сознания драматичность разыгрывающейся сцены.
Но она опять успокоилась и взялась за свое шитье. Некоторое время прошло в молчании. Она сидела, опустив глаза над работой. Вдруг она вскинула их на мужа и посмотрела на него долгим взглядом, в котором был и сердечный укор, и суровое обвинение и, вместе с тем, супружеская нежность. Он невольно отвернулся от этого взгляда.
— Ты сознаешь, по крайней мере, что нехорошо поступил со мной? Да? — в тоне ее вопроса слышалась и просьба, и угроза.
Аарон почувствовал эту двойственность и промолчал.
— Сознаешь? — настаивала она. — Если бы ты считал себя правым, ты бы не молчал так, я знаю. Значит, ты раскаиваешься?
Она подождала ответа. Но Аарон молчал, по-прежнему сидя на стуле в каком-то оцепенении.
Тогда, поддавшись давно подавляемому в себе движению, Лотти поднялась со своего места, подошла к мужу и вдруг, — может быть, неожиданно для себя самой, обвилась руками вокруг его шеи, опустилась перед ним на колени и спрятала лицо у него на груди.
— Скажи, что ты понимаешь, как обидел меня! Скажи, что сознаешь свою жестокость, — жалобно молила она. Но сквозь жалобу Аарону слышалась уже затаенная радость предстоящей победы над ним.
— Ведь ты понимаешь это? По глазам твоим вижу, что ты сознаешь свою вину, — шептала она, подняв к нему лицо. — Зачем бы ты вернулся ко мне, если бы
К ощущению дурноты, которое не оставляло его, примешивалось теперь чувство ужаса. Она внушала ему какой-то ужас. Ее голос казался ему змеиным шипением, которое гипнотической властью парализует движения маленькой птички. Лотти нежно обнимала его, доверчиво и страстно прижималась к нему, а он испытывал от ее прикосновения только холодное отвращение.
— Нет, — сказал он, наконец, придушенным голосом. — Я не чувствую за собой никакой вины.
— Неправда, чувствуешь! Только не хочешь признаться! — ответила она уже кокетливо-шутливо и ласково ударила его по щеке. — Ты всегда был глупенький, упрямый мальчик, мой маленький, глупенький упрямец…
Аарон с каменным лицом освободился от ее объятий, тяжело встал со своего стула, надел шляпу и взял в руки футляр с флейтой. Лотти глядела на него, ничего не понимая.
— Я уйду, — произнес он глухим голосом и взялся за ручку выходной двери.
Тогда лицо Лотти исказилось судорогой ярости. Она подскочила к нему и вцепилась рукою в его воротник.
— Подлец!.. — закричала она голосом такой напряженной ненависти, какого он еще никогда не слыхал у нее. — Подлец!.. Для чего же тогда ты приходил?..
Аарон не ответил. Внутри у него, при взгляде на пышущее враждой лицо жены, все омертвело. Он освободился от ее цепких пальцев. Она больше не сопротивлялась. Он отворил дверь и, почти ничего не ощущая, с затуманенным сознанием, вышел вон и опять прошел через сад в поле, окутанное непроницаемым сумраком ночи.
Поняв, что произошло, Лотти в отчаянии упала на пол и долго лежала так, в полном изнеможении. Она потерпела поражение. Но ведь в извечной борьбе мужчины и женщины она не подчинилась бы добровольно…
Некоторое время она пролежала не шевелясь. Потом, почувствовав холодную струю воздуха по полу, быстро поднялась, закрыла дверь и опустила занавески на окнах. Потом подошла к зеркалу и увидела в нем бледное, напряженное лицо с упорной непреклонностью взгляда. Да, хотя бы дело шло о жизни и смерти, — она не покорилась бы, не уступила бы мужу, как он не уступил ей. Она явственно осознала в себе это и еще тверже утвердилась на своей позиции. Дух борьбы знает неизбежность поражений, но не допускает уступок.
Лотти чувствовала себя разбитой всем происшедшим и рада была добраться до постели.
Тем временем Аарон шел по полям, ища себе приюта для ночлега. Наконец он набрел на неубранные снопы сжатого хлеба. Уложив рядком с дюжину снопов, он устроил себе прекрасное ложе, лег на него и устремил взор в звездное сентябрьское небо. Он тоже ни за что не уступил бы. Иллюзии любви прошли уже навеки. Любовь — это битва, в которой каждая сторона борется за господство над душой другого. В истории человечества в любви мужчина отдал власть над своей душою женщине и теперь борется за освобождение ее. Но тщетно. Ибо уже поздно. Потому что женщина не уступит.