Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания
Шрифт:
Угадывался в этой сказке и отголосок древних до-мусульманских мифов. За образом святого Али не так уж трудно было различить великого Сиявуша, легендарного основателя династии хорезмийских царей — сиявушидов, торжественного и задумчивого бога-всадника, отчеканенного на монетах древнего Хорезма.
Есть в низовьях Амударьи теснина, где, как рассказывает другая легенда, Али на своем Дульдуле одним прыжком перескочил через бурную, могучую реку. Тут образ богатыря Сиявуша проступает еще ясней. Это был подвиг в его стиле.
ПогналСергей Павлович Топотов поставил эти строки из «Шах-Наме» (в своем собственном переводе) эпиграфом к исследованию «Хорезмийский всадник».
Сиявуш — юноша неземной красоты, воспитанник Рустема, рыцаря чести и справедливости, непобедимый полководец, любимец народа, искусный строитель, воздвигавший сказочно прекрасные города-крепости, — таким встает он со страниц «Шах-наме».
Странная вещь: как только в книге, на сцене, на экране появится перед вами юный герой, талантливый, прекрасный, чистый, обаятельный, вас сразу же охватывает тревога: не убьют ли его, не случится ли с ним какой-нибудь непоправимой беды.
Увы, опасения эти почти всегда оправдываются. Герой гибнет, а его горестная и светлая память продолжает жить. Для людей он навек остается молодым. Его порыв к будущему, его воля к добру, его жажда справедливости дают новые всходы мужества и надежды.
Это очень древний сюжет, который у многих народов в самые разные эпохи, должно быть, слишком соответствовал реальным жизненным трагедиям. Но, погибнув, герой становился бессмертным.
Блажен, кто пал, как юноша Ахилл, Прекрасный, мощный, смелый, величавый, В средине поприща побед и славы, Исполненный несокрушимых сил! Блажен! Лицо его, всегда младое, Сиянием бессмертия героя Блестит, как солнце вечно золотое, Как первая эдемская заря.Эти поразительные строки принадлежат другу Пушкина Вильгельму Кюхельбекеру, тому самому нескладному Кюхле. Они написаны в ссылке полуослепшим, измученным житейскими дрязгами человеком, когда он пожалел, что не погиб в молодости на Сенатской площади с верой в победу, на волне самого высокого порыва.
Но вернемся к Сиявушу.
Его красоте и благородству всю жизнь противостояли чьи-то низкие помыслы, коварство, предательство, клевета.
Таинственное рождение в чаще леса. Смерть матери. Обучение у Рустема. Возвращение на родину, к отцу. Преступная страсть мачехи, встретившая презрение чистого юноши. А в отместку — подлая клевета. Вот тогда-то Сиявуш в золотом шлеме погнал черного коня в бушующее пламя и вышел из огня цел и невредим, доказав свою невиновность.
Новая клевета мачехи. Преследования отца. Побег в чужую страну. Женитьба на царской дочери. И опять клевета, ненависть тестя и, наконец, предательское убийство.
А потом — возмездие. Сын Сиявуша в роли мстителя. Ужас убийцы, для которого нигде в мире нет спасения.
Именем Сиявуша в Средней Азии назвали растения и созвездия, в память его сочиняли траурные гимны и приносили жертвы. Каждый год в начале весны люди вновь и вновь оплакивали его. Не так давно в Таджикистане открыли роспись: под красным ребристым куполом на пышном катафалке распростерто тело юноши с нежным овальным лицом, распущенными золотыми прядями, в причудливом шлеме: женщины в знак скорби рвут на себе волосы, мужчины в исступлении бьют себя палками по головам или надрезают мочки ушей, так чтобы из них хлынула кровь, рядом — торжественная четверорукая великанша и другая богиня в нимбе, раздувающая веером пламя.
Этот обряд удивительно напоминает оплакивание Озириса, Адониса, Аттиса, богов, умирающих и воскресающих, подобно тому как каждый год умирает и воскресает зелень растений на полях, в лугах, в степи.
С. П. Толстов разгадал в образе Сиявуша средневекового бога умирающей и воскресающей растительности.
Все это я вспомнил, думая о герое только что услышанной легенды, о нищем страннике на говорящем коне, об отголосках былых мифов и сказаний.
И если за святым Али действительно скрывается Сиявуш, то не сама ли природа в образе замаскированного бога растительности, щедрости, плодородия покарала хищных богачей и обманщиков?
В легенде чувствовались обаяние поэзии, чистота сказки и темные глубины мифа, такого древнего, такого далекого. Трудно было даже предположить, что через несколько дней мы сами окажемся не только свидетелями, но невольными виновниками пробуждения старого и, что еще более поразительно, возникновения нового, совсем свеженького мифа.
Глава шестая
Мы уже привыкли работать под внимательными взглядами деликатных, молчаливых паломников.
Я раскопал один курган внутри ограды и взялся за второй. Особенно тщательно я разбирал землю внутри рва. Ведь туда попадали вместе с землей, выброшенной грабителями, кости животных, невыразительные обломки кухонных горшков, а самое главное — угольки.
Если у нас совсем не будет никаких находок, то в специальной лаборатории по этим уголькам новейшими методами установят дату некрополя.
Жаниберген и Мадамин-ака отбрасывали землю. Рядом с курганом валялся мотоцикл и пасся конь. Двое посетителей сидели на корточках и не дыша наблюдали за моей работой. Вот еще пригоршня угольков. Дна банки уже не видать.
Из-за серого вала я услышал гудение мотора легковой машины, и вдруг все головы повернулись к воротам. Прихрамывая, опираясь на палочку, в ворота входил новый гость. Вид у него был парадный: строгий черный костюм, на груди золотая Звезда Героя Советского Союза.
— Преподаватель истории, — представился гость. Его некрасивое смуглое лицо очень располагало к себе. Я охотно рассказал все, что знал, о моей ограде и некрополе.
— Вы, конечно, знаете легенду? — спросил историк.