Избранные произведения
Шрифт:
Только мой здравый ум спас меня от сумасшествия; другой, более слабый, не выдержал бы подобных испытаний. И лучше, если б не выдержал. Ибо основная причина, делающая мое положение таким невыносимым, заключалась именно в неколебимой трезвости моего рассудка. И весь искус, какому я подвергался, происходил как раз из противоборства моего разума и моих чувств: мои глаза видели, мой разум отрицал. Как согласовать эту очевидность с этим неверием?
Я не спал всю ночь. Наутро я приветствовал солнце, как долгожданного друга. Понял, что я у себя в комнате; слуга принес мне завтрак, полностью состоящий из вещей сугубо не потусторонних; я подошел к окну и уткнулся взглядом в здание палаты
Я предался размышлениям.
А кто знает, вдруг еще можно привести все в стройный порядок? Я припомнил разнообразные искания химии и алхимии. Всплыл в моей памяти фантастический рассказ Гофмана, в котором один алхимик оспаривал право на постижение секрета создавать искусственно человеческие существа. Так разве романтический вымысел прошлого не может стать реальностью настоящего? А если за капитаном стоит правда, то разве не послужит к моей славе, если я раскрою ее миру?
В каждом человеке живет червь тщеславия. Сознаюсь: предвидя триумф капитана, я не прочь был уцепиться за фалды его бессмертия. Трудно было поверить в его искусство. Ну а в Галилея разве так и поверили? А сколькие сомневались в Колумбе? Неверие сегодня — это превознесенье завтра. Истина непознанная не перестает быть истиной. Она — истина сама по себе, а не с общественного согласия. Мне пришла в голову мысль о тех звездах, какие астрономия открывает в наши дни, тогда как они перестали существовать уже много веков назад.
Резоны, резоны — один нелепее другого, а пуще всего хотел я урезонить самого себя. И под их влиянием, а скорей всего под магическим воздействием знакомых мне глаз, только я, едва стемнело, явился-таки в дом капитана, что на улице Гуарда-Велья.
Хозяин ждал меня.
— Я специально не выходил сегодня, — сказал он мне, — я хочу показать вам картину химических взаимодействий. Целый день работал, чтоб подготовить необходимые вещества.
Аугуста приняла меня с пленительной простотой. Я поцеловал ей руку, как поступали в старину, — обычай, замененный впоследствии рукопожатием, более, кстати, приличествующим нашему строгому веку.
— Я скучала без вас, — сказала она мне.
— Правда?
— Держу пари, что вы обо мне и не вспоминали.
— Вспоминал.
— Не верю.
— Почему?
— Потому что я — не дитя случая. Все остальные женщины — дети случая, одна лишь я могу похвалиться, что я — законная дочь, ибо я дочь науки и воли человека.
Речи Аугусты казались мне столь же странны, как и ее красота. Безусловно, это отец привил ей подобные мысли. Теория, какую она только что здесь развивала, была не менее фантастична, чем самое ее рождение. Признаюсь, атмосфера этого дома уже и меня привела в то странное состояние, в каком пребывали оба его обитателя. Потому-то я и ответил несколько мгновений спустя:
— Как бы я ни восхищался познаниями капитана, хочу напомнить, что он все же лишь использовал элементы, имеющиеся в природе, чтоб создать нечто, до сей поры недосягаемое для действия химических реактивов и приборов лабораторий.
— В какой-то степени вы правы, — сказал капитан, — но разве от этого я менее достоин восхищения?
— Напротив; и ни один смертный пока что не может похвалиться, что уподобился вам.
Аугуста благодарно улыбнулась мне. Мысль моя задержалась на мгновенье на этой улыбке, и капитан прочел, видно, что-то на моем лице, потому что, тоже улыбнувшись, сказал:
— Творение получилось совершенное, как видите, после многих проб. Последняя проба была вполне удачной, но чего-то все же не хватало для полноты картины. А я хотел, чтоб творение получилось столь же совершенным, как если б его создал тот, другой.
— Чего же не хватало? — спросил я.
— Вы разве не замечаете, — продолжал капитан, — как Аугуста радостно улыбается, когда невзначай похвалят ее красоту?
— Заметил.
— Так вот, предпоследняя Аугуста, вышедшая из моей лаборатории, не имела этого свойства; я забыл привить ей честолюбие. Творенье могло остаться как было, и я сознаю, что в глазах многих оно было б совершеннее, чем то, что вы видите. Но у меня был другой замысел: я хотел создать нечто, равное творению того, другого. Поэтому я снова привел все в исходное состояние и постарался ввести в общую массу большую дозу меркурия.
Не думаю, чтоб мое лицо выдало меня, но мысленно я сделал брезгливую гримасу. Я готов был верить в химическое происхождение Аугусты, но подробности ее «образования» меня как-то не удовлетворяли.
А капитан тем временем продолжал, глядя то на меня, то на дочь, в восхищении слушавшую его рассказ:
— Известно ли вам, что химия была названа древними, среди прочих имен, еще и наукой Гермеса. Считаю излишним напоминать вам, что Гермес — это греческое имя Меркурия, а «Меркурий» — это название химического элемента. Чтобы, трудясь над образованием человеческого существа, ввести в него сознание, надо влить в реторту унцию жидкого Меркурия. Чтоб создать честолюбие, надо удвоить эту дозу, ибо честолюбие, по моему мнению, есть не что иное, как расширение сознания; сжатие сознания я называю скромностью.
— Получается так, — возразил я, — что честолюбивый человек — это тот, в чьем организме заключена большая доза меркурия.
— Без всякого сомнения. Иначе и быть не может. Человек составлен из молекул и химических веществ, и кто сумеет соединить их воедино, достигнет всего.
— Всего?
— Вы правы: не всего, нет. Ибо великий секрет состоит в одном моем открытии и составляет, так сказать, основу жизни. И секрет этот умрет со мною вместе.
— Почему вы его лучше не раскроете, чтоб способствовать прогрессу человечества?
Капитан презрительно пожал плечами — это был единственный ответ, какого я добился.
Аугуста поднялась и, сев за фортепьяно, начала играть какую-то пьесу, похоже, сонату какого-нибудь немецкого композитора. Я попросил у капитана разрешения выкурить сигару, в то время как только что вошедшему слуге отдавались распоряжения насчет чая.
После чаепития капитан сказал мне:
— Доктор Амарал, я подготовил на сегодня один опыт специально в вашу честь. Вы ведь знаете, что алмаз — это всего лишь кристаллизованный каменный уголь. Когда-то один ученый химик пытался превратить каменный уголь в алмаз, и я читал в одной статье, что ему удалось получить лишь алмазную пыль, не более того. Я достиг высшего: сейчас я покажу вам кусочек каменного угля и на ваших глазах превращу его в алмаз.
Аугуста пришла в восторг и захлопала в ладоши. Удивленный, я спросил у нее с улыбкой, в чем причина столь внезапного веселья.
— Мне так нравится смотреть на химические опыты! — отвечала она.
— Да, это, должно быть, интересно, — согласился я.
— И как еще! Я даже хотела просить отца, чтобы он сделал одну вещь для меня лично.
— А что именно?
— Я потом вам скажу.
Минут через пять мы все уже были в лаборатории капитана Мендонсы, какая представляла собою маленькую и темную комнату, полную соответственных приборов. Мы с Аугустой сели, в то время как ее отец подготовлял все для обещанного превращения.