Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

Кронин Арчибальд Джозеф

Он встал и, задыхаясь от гнева, направился к двери; Дороти расплакалась.

– Вот ты всегда такой злой! Всегда все испортишь!

Но на этот раз сбитая с толку и присмиревшая Алиса ее не поддержала.

– Я одного не понимаю, – сказала она, словно рассуждая сама с собой, – как… если они против тебя так настроены… то есть я хочу сказать, зачем же тогда они дали Дороти двадцать гиней?

Генри решил, что дальнейшие разговоры бесполезны. Он и так уже сердился на себя за свою вспышку и с горечью думал, что эта грязная война, начавшаяся не по его вине, озлобляет и деморализует всех, кого коснется. Он знал, что должно последовать за этим происшествием, и на следующее утро его опасения полностью подтвердились. На средней полосе «Хроники» красовалась фотография его дочери в полный рост и подпись: «ДОРОТИ ПЕЙДЖ ПОЛУЧАЕТ НАШ ДЖЕКПОТ». Дороти улыбалась, держа в одной руке развернутый

экземпляр «Хроники», а в другой – веер фунтовых бумажек. Собравшись с духом, Генри прочел помещенную ниже заметку:

Семнадцатилетняя Дороти Пейдж, очаровательная, живая и хорошенькая брюнетка (Почему вы не приняли участия в нашем конкурсе красоты, гадкая девочка? Как знать, быть может, вы сорвали бы и другой джекпот!), вчера сумела обнаружить нашего таинственного Человека-лотерею и упорхнула домой, унося в клювике двадцать золотых гиней. Поздравляем, Дороти!

Мисс Пейдж – Дорри для своих близких друзей (и, между прочим, дочь мистера Г. Пейджа, издателя нашего высокочтимого соперника – «Северного света») – сообщила в разговоре с нашим репортером много интересного. И она, и ее мать – благодарим вас, миссис Пейдж, – постоянные и верные читатели «Хроники», которая, по их общему мнению, наконец-то принесла в Хедлстон и вообще в здешние края дыхание молодости. Дорри, представительница младшего поколения, учится в художественной школе и не отстает от других в танцах, она любит хорошие фильмы, пластинки Джеки Диббса и – еще раз приносим извинения – «Хронику». Как и многим, многим другим, ей не по вкусу тихая застойная жизнь, ей надоела та унылая патриархальщина, которая столько лет душила все новое и передовое в нашем городе. «В конце концов, – улыбнулась Дорри, – мы живем в атомном веке, а не в каменном, мы не хотим ползти по-черепашьи, как в добрые старые дни дилижансов. Я – за рок-н-ролл! И считаю, что „Хроника“ нам очень полезна». Хорошо сказано, Дорри! И мы особенно ценим ваши слова, потому что их произнесла дочь Генри Пейджа. Наверное, наши читатели согласятся, что это – поистине высокая хвала.

Когда Генри пришел на утреннее совещание, в комнате царило уныние. Мейтленд, не поднимая головы, бросил на него исподлобья быстрый взгляд. Пул, теребя усы, внимательно рассматривал потолок, а Хедли, казалось, изо всех сил старался показать, что его здесь нет совсем. Только Балмер сидел прямо, и на его лице было написано сознание собственной правоты. Пейдж почувствовал благодарность к Мейтленду, когда тот нарушил общее неловкое молчание:

– Очень неудачно получилось, Генри, ничего не скажешь, но слезами делу не поможешь. Они ловко обработали бедную Дороти.

– Она сама во многом виновата.

– Конечно, но не могла же она догадаться, что все это означает.

– По крайней мере, они не облили нас грязью и ограничились намеком, что мы сильно устарели.

– Я бы сказал, что любая ругань была бы лучше, – угрюмо проворчал Балмер.

– Это штучки Ная, – сказал Пул. – Он у них заправляет всей лавочкой. Я на днях видел, как он играл на бильярде в «Красном льве». Ловкий тип.

– Придется просто посмеяться над случившимся, – заметил Мейтленд.

– Как же мы можем над собой смеяться, если игнорируем их! – разъярился Пул. – Подумать только, пока я парился в Северной Африке, этот франт прохлаждался в Нью-Йорке, якобы трудясь для информационной службы! Так бы и проломил ему башку!

– Чего бы лучше! – улыбнулся Мейтленд. – Кто еще поддерживает это предложение?

– Только не я, – кисло отозвался Балмер. – Если у них хватает ума придумывать такие штуки, нам нужно придумать что-нибудь похитрее. Кулаками тут не поможешь.

Генри почувствовал, что надо прекратить обсуждение, пока все не перессорились.

– Желание дать сдачи вполне естественно, – сказал он. – И эти нападки неминуемо причинят нам некоторый вред. Но я убежден, что наша сдержанность в конце концов принесет свои плоды. Она обеспечит нам уважение города. А ведь выдержать эти издевки, дешевые насмешки – всю ту грязь, которой они будут нас поливать, – мы можем, только если нас будут уважать простые люди.

– Простые люди! – закинув голову, Пул разразился хохотом.

– Не сбрасывайте их со счетов, – произнес Мейтленд спокойно. – Я верю, что в трудную минуту мы найдем у них поддержку. И я согласен с Генри: мы должны отдать все силы нашей газете и ждать.

– От души надеюсь, что вы правы, – сказал Пул, – но если продажа будет сокращаться и дальше, как бы не оказалось, что мы ждали слишком долго.

Наступило мрачное молчание, затем без дальнейших разговоров они перешли к делу. И все же весь день Генри не мог избавиться от мучительной мысли, что его не просто перехитрили,

но и поставили в смешное положение в глазах всех, кто его знал. Поэтому, выйдя из редакции в шесть часов, он повернул к Клубу северных графств. В последнее время он старался избегать знакомых – ему было бы неприятно обсуждать свои трудности, а в ободрении или сочувствии он не нуждался. Но теперь он решил, что ради газеты обязан показаться на людях, проявив тем самым полное равнодушие к недавнему происшествию. Клуб северных графств, который в Хедлстоне чаще называли просто Клубом, был старинным и весьма почтенным учреждением несколько либерального оттенка, признанным местом встреч наиболее уважаемых граждан города. Здание клуба, построенное из серого тесаного камня, с плоской крышей и портиком, который поддерживали две массивные кариатиды, снаружи больше всего напоминало пышную гробницу, и, по правде говоря, в годы войны, дежуря там во время воздушной тревоги, когда кругом рвались бомбы, Генри не раз думал, что оно в конце концов оправдает свой внешний вид. Внутри, однако, было светло, тепло, и в воздухе чувствовался успокоительный аромат хорошего табака. Кивнув швейцару Дункану, Генри по привычке бросил взгляд на доску объявлений, увешанную множеством бумажек, и вдруг застыл от неожиданности, заметив на одной из них имя «Гарольд Смит». Да, Герберт Рикаби рекомендовал коммерческого директора «Хроники» в члены клуба, а вторую рекомендацию дал не кто иной, как настоятель церкви Святого Марка. Какой-то миг Генри стоял неподвижно, совершенно ошеломленный. То, что Смит за такое короткое время сумел проникнуть в избранный круг города, было новым и совершенно непредвиденным ударом. Однако Пейдж наконец взял себя в руки и, решив ничего не говорить по этому поводу, прошел в зал. Народу там было мало, и все-таки ему почудилось, что его появление вызвало некоторое замешательство. Между помпезными колоннами поддельного мрамора, которые поддерживали лепной викторианский потолок, он заметил сэра Арчибальда Уэллсби и доктора Барда, стоявших у камина, и направился к ним.

– Так, так! – Уэллсби дружески хлопнул его по спине в знак приветствия. – А вот и сам гордый папаша.

Арчибальд Уэллсби, или – как он предпочитал, чтобы его называли, – сэр Арчи, был невысок, толст, краснолиц, и его маленькие, налитые кровью добродушные глазки поблескивали насмешливо и цинично. Он казался простодушным весельчаком, что не мешало ему обладать острой деловой сметкой, которая помогла нажить состояние на производстве обуви и, как он был втайне убежден, обещала в будущем еще много всяческих благ.

– Ходят слухи, что вы совсем запугали газетчиков из «Хроники», Генри. Они всего только три месяца в городе, а уже начали осыпать вас гинеями. Как вы это устроили, а?

– Об этом надо спрашивать Дороти, – улыбнулся Генри.

– Она ловко отгадала, кто перед ней, – весело вставил Бард.

– И сумела показать себя с выгодной стороны, – засмеялся Уэллсби. – Моих девиц на это не хватило бы, как ни жаль.

Несмотря на их шутливый тон, Пейдж, разумеется, знал, что они прекрасно понимают, как все это ему тяжело, – слишком уж горячо они уверяли его, что он выйдет победителем из борьбы. Добряк Бард, его старейший друг, поспешил переменить тему разговора, но Генри заметил, что Уэллсби бросает на него испытующие взгляды, оценивая его положение и прикидывая, насколько пострадал престиж «Северного света». В глубине души он всегда сознавал, что Уэллсби относится к нему со снисходительным презрением, как к человеку, который не пьет, не курит, не занимается рыбной ловлей, не охотится и не рассказывает пикантных анекдотов. Сам сэр Арчи предавался всем этим занятиям с необыкновенной энергией и увлечением. Пейдж был просто человек не его склада. И все-таки, пока они разговаривали и позже, когда к ним присоединились другие члены клуба – майор гражданской обороны Ситон, управляющий Станкостроительной компанией Харрингтон, адвокат Пейтон и банкир Фрэнк Холден, – Генри сумел сохранить бодрый вид и ушел через полчаса, убежденный, что приходил сюда не напрасно. Доктор Бард вышел вместе с ним, и на улице они на секунду остановились. Вдруг доктор смущенно сказал:

– Мы ведь все на твоей стороне. Комитет не очень-то хотел принимать Смита. Но… – Бард пожал плечами. – Он, кажется, вполне добропорядочный человек. И он привез весьма лестные рекомендательные письма… – Затем, быстро перейдя на обычный тон, доктор добавил: – Ты выглядишь очень неплохо. Только не переутомляйся. И не спеши с выводами.

– Хорошо.

– Как Дэвид?

– Великолепно. Он совсем здоров.

Бард отвел глаза, постукивая зонтиком по тротуару. Его седеющие виски, длинное серьезное лицо, тонко вырезанные ноздри и плотно сжатый рот говорили о вдумчивости и рассудительной осторожности.