Избранные сочинения в шести томах. Том 5-й
Шрифт:
за ними, распевая псалмы, следовал церковный хор. Кар¬ мелит поспешил присоединиться к нему. Далее несли покойного, без гроба, так как подобной роскоши и по сей день не знают итальянцы низшего сословия. Покойный был обряжен в праздничную одежду, на груди лежал крест; ветер развевал седые волосы, и, словно для того, чтобы смягчить жуткий облик смерти, на лицо старика положили букет цветов. Носилки покойного были богато украшены резьбой и позолотой — еще одно печальное свидетельство ложной гордости и пустых устремлений человеческого тщеславия. За телом шел юноша; по его загорелому лицу, креп¬ кой полуобнаженной фигуре и мрачному, блуждающему взгляду можно было догадаться, что это внук Антонио. Сенат знал, когда ему следовало милостиво уступить — теперь юношу освободили от работы на галерах, конечно, как шептали кругом, из сострадания по поводу безвре¬ менной смерти деда. Прямой взгляд, бесстрашная душа и непреклонная честность старого Антонио ожили теперь в его внуке. Несчастье лишь смягчило все эти черты. Когда процессия двигалась по набережной к арсеналу, рыдания теснили грудь юноши, и губы его поминутно вздрагивали—-горе угрожало взять верх над его вы¬ держкой. Но он не проронил ни единой слезы, пока земля не скрыла от его взора тело Антонио. Лишь тогда он, ша¬ таясь, вышел из толпы, сел один в стороне и дал волю слезам; он плакал так, как может плакать лишь человек его возраста, почувствовавший себя одиноким в жизнен¬ ной пустыне. Так окончилось происшествие с рыбаком Антонио Веккио, чье имя скоро забыли в этом полном тайн городе, и лишь рыбаки с лагун хранили память о нем и долго еще превозносили его умение рыбачить и гордились победой в гонках над лучшими гребцами Венеции. Внук его жил и работал так же, как и другие юноши его со¬ словия, и здесь мы расстанемся с ним, сказав только, что
удастся. наконец разыскать тех, к кому он был так глу¬ боко привязан и о чьей судьбе до сих пор не имел ника¬ ких сведений. Надежде этой, впрочем, не суждено было сбыться. Человек, обратившийся к нему в соборе, уже ждал его* и, зная, что бесполезно и, более того, опасно противоречить там, где затронуты интересы государства, кармелит покорно отправился вслед за ним. Они шли кружным путем, но в конце концов дорога привела их к зданию тюрьмы. Там монаха оставили в помещении смотрителя, где он должен был дожидаться, пока его вы¬ зовут. Теперь отправимся в камеру Якопо. После допроса на Совете Трех он был отведен в мрачную комнату, где про¬ вел ночь, как обычный арестант. На рассвете браво пред¬ стал пред так называемыми судьями, которые должны были решить его судьбу. .Мы говорим «так называемыми» не случайно, ибо система, при которой желания прави¬ телей не только не совпадают с интересами подданных, но и расходятся с ними, никогда не располагает истин¬ ным правосудием; в тех случаях, когда авторитет властей может пострадать, инстинкт самосохранения так же без¬ оговорочно заставляет их принять то или иное решение, как тот же инстинкт вынуждает человека бежать от опасности. Если это происходит даже в странах с более умеренным режимом, читатель легко поверит в сущест¬ вование подобных порядков в Венеции. Как и следовало ожидать, судьи, которые должны были вынести приговор Якопо, заранее получили определенные предписания, и суд этот был скорее данью внешней видимости порядка, нежели исполнением законов. Велись протоколы, допра¬ шивались свидетели — или, во всяком случае, было объ¬ явлено, что они допрашивались, — и по городу намеренно распространялись слухи, что трибунал тщательно обду¬ мывает приговор для такого чудовищного преступника, который в течение долгого времени беспрепятственно за¬ нимался своим кровавым ремеслом даже в центре города. Все утро легковерные торговцы рассказывали друг другу о всяких страшных преступлениях, что за последние три-четыре года приписывались Якопо. Один вспомнил какого-то чужестранца — его тело нашли у игорного дома, часто посещаемого теми, кто приезжает в Венецию. Другой привел случай с неким благородным юношей, павшим от.руки убийцы прямо на мосту Риальто, а тре¬ 361
тий передавал подробности одного злодеяния, когда мать лишилась единственного сына, а молодая патри¬ цианка — своего возлюбленного. Так, дополняя один дру¬ гого, маленькая группка на набережной скоро насчитала не меньше двадцати пяти человек, якобы погибших от руки Якопо, не включая сюда бессмысленной мести тому, кого они только что похоронили, К счастью, предмет этих обвинений ничего не знал о разговорах, которые велись в городе, и проклятиях, сыпавшихся на его голову. Он даже не пытался оправдаться перед судьями, решительно отказавшись отвечать на их вопросы. — Вы сами знаете, что я сделал и чего не делал, — сказал он вызывающе. — А потому решайте, как вам удобнее! Очутившись снова в камере, он потребовал еды и спо- койно позавтракал. Потом у него отобрали все вещи, по¬ средством которых он мог бы покончить с собой, тщательно осмотрели кандалы, и лишь после этого Якопо оставили наедине с собственными мыслями. Некоторое время спу^ стя он снова услышал шаги по коридору. Заскрипели за¬ совы, и дверь отворилась. На границе света и тьмы пока¬ залась фигура священника. Он держал в руках лампу и, войдя в камеру, закрыл за собой дверь и поставил лампу на низкую полку, где лежал хлеб и стоял кувшин с водой. Якопо встретил монаха спокойно и почтительно. Он встал, перекрестился и шагнул навстречу священнику, насколько позволяли его цепи. — Добро пожаловать, падре, — сказал он. — Я вижу, сенат намерен лишить меня жизни, но не милости божьей. — Это не в его силах, сын мой, — ответил священ¬ ник. Тот, кто умер за них, пролил свою кровь и за тебя, если только ты сам не отринешь его милость. Но, как ни тяжело мне говорить это, ты не должен на¬ деяться на отпущение грехов, Якопо, если не покаешься от всей души — уж слишком ты закоренелый грешник. — А кто тогда может надеяться, падре? Кармелит вздрогнул; самый вопрос и спокойный тон, которым он был задан, придавали странный характер разговору. — Я тебя представлял совсем другим, Якопо, — ска^ зал монах. — Вижу, сын мой, что разум твой не бродит во 362
мраке и ты совершал тяжкие преступления против своей' воли. Боюсь, что это так, почтенный монах.., — И в мучительном горе твоем ты должен чувство¬ вать теперь, сколь они тяжки... — Отец Ансельмо замолк, внезапно услыхав приглушенные рыдания, и тогда только обнаружил, что они здесь не одни. Оглядевшись в тре¬ воге, он заметил забившуюся в угол Джельсомину; тю¬ ремщики, сжалившись, пропустили ее, и она вошла в камеру следом за кармелитом, скрывшись за его широким платьем. Увидав девушку, Якопо застонал и, отвернув¬ шись, прислонился к стене. — Дочь моя, как ты сюда попала? — спросил священ¬ ник. — И кто ты? — Это дочь главного смотрителя, — отозвался Якопо, видя, что Джельсомина не в силах отвечать. — Я позна¬ комился с ней во время моих частых посещений тюрьмы. Отец Ансельмо переводил взгляд с одного на другого. Поначалу взор его был суров, но, всмотревшись в их лица, кармелит мало-помалу смягчился, видя, как они страдают. — Вот плоды людских страстей! — сказал он, и в токе его слышались упрек и сострадание. — Это извеч¬ ные плоды преступления. — Падре, — горячо воскликнул Якопо, — я заслужил упрек, но ангелы в небесах едва ли. чище этой плачущей девушки! — Рад слышать это. Я верю тебе, несчастный, и сча¬ стлив, что ты не принял на свою душу греха и не погу¬ бил это невинное создание. Якопо тяжело дышал, а Джельсомина содрогалась от рыданий. — Зачем же, поддавшись своей слабости, ты вошла сюда? — спросил кармелит, стараясь смотреть на девушку с упреком, чему никак не соответствовал его ласковый и мягкий голос. — Знала ли ты, что за человек тот, кого ты полюбила? — Святая мадонна! — воскликнула девушка. — Нет! Нет! Нет! — Но теперь, когда истина тебе открыта, ты пере¬ стала быть жертвой своей неразумной прихоти? Джельсомина растерянно посмотрела на монаха, и вновь страдание отразилось на ее лице. Она опустила 363
голову скорее от боли, чем от стыда, и ничего не отЕе-» тила. — Я не вижу смысла в этом свидании, дети мои, — продолжал священник. — Меня послали сюда выслушать исповедь браво, и, разумеется, девушка, у которой есть так много причин осуждать человека, столь долго ее об¬ манывавшего, не захочет слышать подробности о его жизни. — Нет, нет, — снова прошептала Джельсомина, ис¬ ступленно замахав руками. — Будет лучше, падре, если она поверит самым ужасным слухам обо мне, — с горечью сказал Якопо, -г» тогда она научится ненавидеть даже память обо мне. Джельсомина не ответила, лишь снова повторив свой неистовый жест. — Сердце бедной девушки тяжко ранено, — сочув^ ственно произнес монах. — С таким нежным цветком нельзя обращаться грубо. Прислушайся к голосу рас^ судка, дочь моя, и не поддавайся слабости. — Не спрашивайте ее ни о чем, падре, пусть она про-^ клянет меня и уйдет отсюда! — Карло! — воскликнула Джельсомина. Воцарилось долгое молчание. Монах размышлял о том, что человеческое чувство сильнее его доводов и что сердце Джельсомины исцелит только время. В душе за¬ ключенного шла такая жестокая борьба, какой ему, ве¬ роятно, еще ии разу не доводилось испытать, но земные желания, все еще владевшие им, наконец победили. — Падре,— спокойно и с достоинством сказал он, шагнув вперед, насколько позволяла цепь, — я надеялся...: что это несчастное, но невинное существо с проклятием отвернется от своей любви, когда узнает, что человек, которого она любит, —- наемный убийца... Но я ошибся, я плохо знал женское сердце! Скажи мне, Джельсомина, и, ради всего святого, скажи чистую правду: можешь ли ты смотреть на меня без ужаса?* Джельсомина затрепетала, но подняла на него глаза и улыбнулась, как ребенок, улыбающийся сквозь слезы в ответ на ласковый взгляд матери. Якопо, потрясенный, вздрогнул так, что удивленный монах услыхал, как звяк¬ нули его цепи. — Довольно, — сказал браво, делая страшное усилие, чтобы овладеть собой. — Джельсомина, ты услышишь мою 364
— Падре, пусть она поверит самым ужасным слухам обо мне, — с горечью сказал Якопо, — тогда она научится ненавидеть даже память обо мне.
исповедь. Ты долго владела одной моей тайной, теперь , я открою тебе и все остальные. — И про Антонио? — в ужасе воскликнула Джельсо- мина. — Карло, Карло! Что сделал тебе этот старый ры¬ бак и как ты мог убить его? — Антонио? — отозвался монах. Разве тебя обви¬ няют в его убийстве, сын мой? — Именно за это преступление я и приговорен к смерти. Кармелит упал на табурет и замер; только взгляд его, полный. ужаса, переходил с невозмутимого лица Якопо на его дрожащую подругу. Мало-помалу истинное поло¬ жение вещей стало для него проясняться. — Это какая-то страшная ошибка! — прошептал мо- пах. — Я поспешу к судьям и раскрою им глаза. Узник спокойно улыбнулся и жестом остановил пыл¬ кого и наивного кармелита. — Это бесполезно, — сказал он. — Совету Трех угодно судить меня за эту смерть. — Тогда ты умрешь безвинно! Я свидетель, что его убил не ты. — Падре! — воскликнула Джельсомина. — О падре! Повторите ваши слова... скажите, что Карло не мог по¬ ступить так жестоко! — В этом преступлении он, во всяком случае, неви¬ новен. — Джельсомина! сказал Якопо, не в силах более терпеть и стараясь протянуть к ней руки. — Во всех остальных я тоже неповинен! Крик безумной радости вырвался из груди девушки, и в следующее мгновение она без чувств упала на грудь своего возлюбленного. Теперь мы опустим занавес над этой сценой и под¬ нимем его лишь час спустя. В ту минуту все, кто нахо¬ дился в камере, собрались на ее середине, и лампа тускло освещала их лица, наложив на них глубокие тени и резко подчеркивая их выразительность. Кармелит сидел на та¬ бурете, а Якопо и Джельсомина стояли возле него на коленях. Якопо говорил с жаром, а остальные ловили каждое его слово не из любопытства, а от всей души желая убедиться в его невиновности. — Я вам уже говорил, падре, — продолжал Якопо, — что ложное обвинение в контрабанде навлекло на моего 366
несчастного отца гнев сената, и старик долгое время то-* милея в одной из этих проклятых камер, а мы все ду¬ мали, что он находится в ссылке на далеком острове. Наконец нам удалось привести убедительные доказатель¬ ства несправедливости приговора сената. Но боюсь, люди, считающие, что призваны править на земле, не любят сознаваться в своих промахах, потому что это могло бы опорочить всю систему их правления. Сенат так долго медлил с признанием своей ошибки... так долго, что моя бедная мать не выдержала и умерла от горя! Моя сестра, ровесница Джельсомины, скоро последовала за матерью, потому что единственное доказательство, представленное сенатом, когда от него потребовали таковых, было лишь подозрение, что в преступлении, за которое пострадал мой несчастный отец, был виновей один рыбак, искавший ее любви. — И они отказались восстановить справедливость? — воскликнул кармелит. — Для этого следовало признать, что им свойственно ошибаться, падре. Но тогда была бы задета репутация многих знатных патрициев, а мне кажется, мораль сена¬ торов отличается от общечеловеческой тем, что эти люди ставят политику выше справедливости. — Возможно, ты и прав, сын мой, ибо, если государ¬ ство построено на ложных принципах, его интересы мо¬ гут поддерживаться лишь порочными методами. — После долгих лет просьб и обещаний с меня нако¬ нец взяли торжественную клятву сохранять тайну, и я был допущен в камеру отца. Какое это было счастье по¬ могать ему, слышать его голос, получать его благосло¬ вение! Джельсомина была тогда еще совсем юной девуш¬ кой. Я не догадывался о причине, по которой сена¬ торы позволили мне навещать отца при ее помощи, и лишь позднее стал кое-что понимать. Убедившись, что я полностью в их власти, они вынудили меня сделать ту роковую ошибку, которая разрушила все мои надежды и довела меня теперь до этого ужасного положения. г— Ты доказал свою невиновности, сын мой! ^ Да, я не проливал крови, падре, но я виноват в том, что потворствовал их низким делам. Не стану утом¬ лять вас рассказами о том, каким образом действовали они, чтобы поработить мою душу. Я поклялся некоторое время служить сенату в качестве тайного агента. За это 367
мяо обещали выпустить отца па свободу! Им не удалось бы восторжествовать надо мной, не будь я свидетелем бесконечных страданий того, кто. дал мне жизнь и един¬ ственного, кто ещё оставался у меня на всем свете. Ви¬ деть его муки было выше моих сил... Мне нашептывали о всевозможных пытках, мне показывали картины, где изображались умирающие мученики, чтобы я имел пред¬ ставление о том, какие страдания ждут осужденных! В ту пору в городе часто происходили убийства, требо¬ валось вмешательство полиции... словом, падре, я позво¬ лил им распускать обо мне всякие слухи, чтобы отвлечь внимание горожан от действии сената. Что и говорить; человек, согласившийся отдать свое имя на позор, скоро действительно заслужит его! — Для чего же понадобилась такая презренная клевета? — Ко мне, падре, обращались как к наемному убийце; а мои сообщения об этом были полезны сенату. Но я спас жизнь нескольким людям, и это хоть немного уте-- шает меня в моей ошибке или преступлении. — Я понял тебя, Якопо; мне говорили, что в Венеции не стеснялись, пользоваться таким образом услугами лю¬ дей смелого и. пылкого нрава. Но неужели такие злодеяг ния могут прикрываться именем Святого Марка? — Да, падре, и еще многое! У меня были и другие обязанности, связанные с сенатом. Горожане удивлялись, что я разгуливаю на свободе, а наиболее злобные и мсти¬ тельные пытались воспользоваться моими услугами. Ко¬ гда слухи эти слишком возмущали народ, Совет Трех всегда умел отвлечь его гнев на другое; когда же народ успокаивался более, чем это было нужно сенату, он снова раздувал недовольство. Короче говоря, три долгих года я вел жизнь отверженного, и силы мне давала надежда освободить отца и любовь этой наивной девушки. г- Бедный Якопо! Твоя участь ужасна! Я всегда буду молиться за тебя. — А ты, Джельсомина? Дочь смотрителя молчала. Она ловила каждое слово,, оброненное Якопо, и теперь, когда она поняла всю правду, счастливые глаза ее сверкали почти неестествен¬ ным блеском. — Если ты еще не убедилась, Джельсомина, — ска¬ зал Якопо, — что я не тот негодяй, за которого меня принимали, тогда лучше мне было онеметь! 368
Она протянула ему руку и, бросившись к нему на грудь, заплакала. — :Я знаю,, каким искушениям тебя подвергали, бед¬ ный Карлр, — сказала она нежно, — как безгранично ты любил своего отца. — Ты прощаешь мне, Джельсомина, что я обманывал тебя? — Здесь не было обмана. Я видела в тебе сына, гото¬ вого отдать жизнь за отца, и не ошиблась в этом. Добрый монах наблюдал эту. сцену с участием и со¬ страданием. По его щекам катились слезы.
– г- Ваша любовь бесконечно чиста, — сказал он. — Давно ли вы знаете друг друга? — Уже несколько лет, падре. — Бывала ли ты с Якопо в камере его отца, Джель¬ сомина? Я всегда провожала его туда, падре. Монах задумался. Спустя несколько минут он начал исповедовать узника и дал ему отпущение грехов с иск¬ ренностью, доказывавшей глубину его расположения к молодым людям. Затем он взял за руку Джельсомину и, прощаясь с Якопо, ласково и спокойно взглянул на него. — Мы покидаем тебя, — сказал он, — но будь муже¬ ствен, сын мой. Я не могу поверить, что Венеция оста¬ нется глуха к истории твоей жизни! И верь, эта предан¬ ная девушка и я сделаем все, чтобы спасти тебя. Якопо выслушал это заверение как человек, привыч¬ ный ко всему. Он проводил гостей грустной и недоверчи¬ вой улыбкой. И все же в ней светилась радость человека, облегчившего свою душу. Г л о, в а XXX Чисты вы сердцем — Потому легко Гнев благородный охватить вас может, И потому вы ищете добро В преступнике. Байрон, «Вернер» Тюремщики уже ждали отца Ансельмо и Джельсо¬ мину; как только те покинули камеру, ее заперли на ночь. По дороге их никто ни о чем не спросил. Дойдя до 13 Феиимор Купер, том V 369
конца коридора, ведущего в квартиру смотрителя, монах остановился. — Найдешь ли ты в своей душе силы, чтобы помочь безвинному? — торжественно спросил он вдруг; очевидно, какая-то важная мысль всецело завладела им, — Падре! — Я хочу знать, так ли сильна твоя любовь, что ты не дрогнешь и в самую трудную минуту? Без такой реши¬ мости Якопо неминуемо погибнет. —> Я готова умереть, чтобы спасти его от страданий! — Подумай хорошенько, дочь моя! Сможешь ли ты позабыть условности, преодолеть застенчивость, свой¬ ственную твоему возрасту и положению, и бесстрашно говорить в присутствии грозных сенаторов? — Да, падре. Монах восхищенно взглянул на нежную девушку, лицо которой дышало решимостью и любовью, и подал знак следовать за ним. — Если так, то мы с тобой предстанем перед самыми гордыми и устрашающими людьми на земле, если только нам это удастся, — сказал кармелит. — Мы исполним наш долг перед обеими сторонами — перед угнетателями й угнетенными, — чтобы нашу совесть не отягчил грех рав¬ нодушия. И, ничего более не добавив, отец Ансельмо повел по¬ корную Джельсомину в ту часть дворца, где помещались личные покои правителя республики. Ревностная забота венецианских патрициев о доже имеет свою историю. По существу, дож был марионеткой в их руках, и они терпели его лишь поскольку система их правления требовала, чтобы некое лицо присут¬ ствовало — только для видимости — на всех пышных це¬ ремониях, являвшихся неотъемлемой частью этой на¬ сквозь фальшивой системы, а также во время всяких переговоров и дел, которые велись с другими государ¬ ствами. Дож жил в своем дворце подобно царице пчел в улье; его как будто лелеяли, ему публично оказывали всякие почести, но, в сущности, он лишь выполнял волю тех, кто обладал действительной властью и использовал ее во зло; и подобно названному насекомому, можем мы добавить, потреблял непомерно большую часть плодов, производимых обществом. 370