Избранные стихи
Шрифт:
в кувшине воду приносила,
и от глотка и до глотка
с нее я взгляда не сводила.
Глаза я выше поднимала,
и отходил кувшин назад.
И до сих пор со мною жажда,
лощина, материнский взгляд.
Да, вечность в том, что мы такие,
какими раньше мы бывали.
Я помню каждое движенье
тех рук, что воду мне давали.
Перевод О. Савича
100. Мы будем королевами
Мы выйдем в королевы
четырех
Росалия с Лусилой, С Эфихенией Соледад.
В долине, в Эльки милой,
затянутой сотней гор
шафрановых и алых,
вели вчетвером разговор,
что выйдем в королевы
и к синему морю придем.
По семь годочков было
мечтательницам четырем.
Мы с лентами в косичках,
в перкалевых платьях своих
гонялись за дроздами
под сенью смоковниц родных.
Сомнений наше детство
не ведало, как Коран:
четыре королевства
направят флоты в океан.
Мы с четырьмя царями
пойдем под четыре венца,
мужья будут певцами,
как царь иудейский Давид.
И в четырех державах
всего у нас будет с лихвой,
морские звезды, травы
и дивная птица фазан.
Дары земли и моря!
В долине хлебных дерев
не будем ведать горя,
и грызть мы не будем металл.
Мы выйдем в королевы -
и полною станет казна.
Не вышла в королевы
из нас четырех ни одна.
Моряк лобзал Росалью,
но был он обвенчан с волной -
за эти поцелуи
его утопила волна.
Семь братьев и сестричек
растила в нужде Соледад,
забыв и сон о море,
глаза, как две ночи, глядят,
а нынче в Монтегранде
пасет виноградник чужой, -
чужих малюток нянчит,
своих не придется уже.
И только у Лусилы
идут превосходно дела,
в безумье полнолунья
она свой престол обрела:
супругов видит в реках,
а десять детей -- в облаках,
в грозе -- свою корону,
а жезл -- в соляных рудниках.
И все ж в долине Эльки,
в стиснутой сотней гор,
поют и в нашем веке,
споют и в веке другом:
мы выйдем в королевы
и выйдем за королей,
раздвинем эти горы
до самых до синих морей.
Перевод И.Лиснянской
Существа
101. Игроки
Нам жизнь однажды дали
и не подарят двух.
А мы на жизнь сыграли
и проигрались в пух.
Она была, как взгорье,
а сделалась, увы,
как высохшее море,
дракон без головы.
Мы счет вели нестрого,
задаром кровь лилась,
и как просить у Бога,
чтоб воскресили нас?
Другие любят кости,
бирюльки, домино,
а мы -- лихие гости,
и в голове одно:
угару и азарту
нельзя без куража -
поставим все на карту,
собой не дорожа.
Кусок на редкость лаком
чет-нечет -- выбирай!
И что нам стоит на кон
поставить ад и рай?
Греховности образчик,
дурная голова.
Не вспомнит о пропащих
ни песня, ни молва.
А коли возвратиться
нам суждено судьбой,
так зверем или птицей,
но только не собой.
И если бросят в дело
опять через века,
то где ты, где ты,
тело шального игрока?!
Перевод Н.Ванханен
102. Старуха
Ей сто двадцать, ей порядочно за сто!
И лицо ее, морщинистей земли,
вроде нищенской рогожи, а не то -
точно пыльные порожние кули.
Залегли морщины вдоль и поперек,
как песчаные разводы на мели,
и на дюны наметаемый песок,
и несметные чешуйки чешуи.
Смерть, по слухам, всех нас помнит без труда
нет такого, чтобы в срок не унесло -
а ее, видать, забыла навсегда,
как язык или какое ремесло.
По утрам ей рис приносят и питье,
тешат сказочкой, что дитятке подстать,
юность дарит ей дыхание свое
и густых волос отрезанную прядь.
На меня ее надежда -- на одну.
Я одна ей обещаю забытье.
Я к щеке ее старательно прильну,
ни на шаг не отступая от нее.
Уверяя: "Смерть -- отчизна и приют",
смерть подам ей, как понюшку табака.
То сирены Одиссею не поют,
что про смерть я заведу издалека.
"Смерть", -- шепну я, подавая ей еду.
"Смерть, -- скажу, -- и только смерть, куда ни кинь".
И ее к черте последней подведу,
повторяя это слово, как "аминь".
И она протянет руку в свой черед
и шагнет, куда указываю я,
и запекшиеся губы разомкнет,
и доверчиво хлебнет небытия.
И, счастливая, обмякнет навсегда,
и с улыбкой затеряется вдали,
как рожденные с ней вместе города,
окрещенные с ней вместе корабли.
И тогда я унесу на край земли
и посею, словно зерна дорогие,
эти кости там, где некогда легли
несравненные, нетленные, другие.