Издержки хорошего воспитания
Шрифт:
— Это бизнес, мистер Макинтайр, — сказал он, — все по закону. Возможно, что двоих или троих мы не смогли бы купить ни за какие деньги, но остальные получили справедливое возмещение. Прогресс требует определенных жертв…
Никогда еще он не чувствовал себя так неуверенно и с огромным облегчением услышал стук копыт в сотне ярдов от дома. Но в ответ страдание в глазах Макинтайра сменилось гневом.
— Ты и твоя грязная шайка жуликов! — закричал он. — Ни один из вас не испытывает истинной любви ни к чему на этой земле! Вы все — отродье чушки-копилки!
Сэмюэль встал, и Макинтайр шагнул к нему:
— Ты,
Он размахнулся от плеча и ударил, подобно молнии, и упал Сэмюэль бесформенной кучей. Как в тумане, он слышал шаги на пороге, он видел, что кто-то сдерживает Макинтайра, но этого уже не требовалось. Владелец ранчо тяжело осел на стул и поник головой.
У Сэмюэля ум зашел за разум. Он понял, что это был четвертый знак в его судьбе, и поток эмоций открыл ему, крича, что неумолимые законы, управлявшие им всю прежнюю жизнь, сейчас поколебались. В полуобмороке он встал и вышел из комнаты.
Следующие десять минут были, возможно, самыми трудными за всю его жизнь. Сколько бы идеалисты ни толковали о силе убеждений, но в реальной жизни долг человека перед его семьей может заставить окостеневший труп казаться эгоистическим оправданием его собственной правоты. Семья всегда была главным в жизни Сэмюэля, и сомнений это не вызывало. Но пережитое потрясение заставило его призадуматься.
Когда он вернулся в конторку, там его уже ждал целый кряж обеспокоенных лиц, и он не стал медлить ни минуты.
— Джентльмены, — сказал он, — мистер Макинтайр был настолько добр, что убедил меня в вашей правоте в этом деле и в том, что Питер Кархарт абсолютно не прав. Я постараюсь, насколько это в моих силах, чтобы вы жили в ваших ранчо до конца своих дней.
Он растолкал изумленную толпу и через полчаса послал две телеграммы, приведшие телеграфиста в состояние оцепенения, одну — Хэмилу в Сан-Антонио, другую — Питеру Кархарту в Нью-Йорк.
Ночью Сэмюэль долго не мог уснуть. Он понимал, что впервые над его карьерой нависла мрачная туча. Но какой-то инстинкт, сильнее, чем воля, и поучительней, чем опыт, заставил его совершить то, что, скорее всего, положит конец и его амбициям, и счастью.
Но что сделано, то сделано, и больше никогда он не сомневался, что поступил верно.
Наутро его ждали две телеграммы. Первая была от Хэмила. В ней было всего три слова: «Ты чертов идиот».
Вторая была из Нью-Йорка: «Сделка расторгнута немедленно выезжай Нью-Йорк Кархарт».
В последующую неделю много чего случилось. Хэмил спорил яростно и неистово отстаивал свою махинацию. Он был вызван на ковер в офис Питера Кархарта и провел там ужасные полчаса. В июле он перестал представлять интересы Кархарта, а в августе тридцатипятилетний Сэмюэль Мередит был по всем правилам объявлен новым кархартовским партнером. Четвертая затрещина сослужила добрую службу.
Я полагаю, что некоторая толика наглости есть у каждого и накладывает отпечаток на личность человека, на его склонности и на его мировоззрение. В ком-то это запрятано очень глубоко. Так глубоко, что мы даже не догадываемся где, пока однажды во мраке ночи истина не откроется нам с хорошей затрещиной.
Но Сэмюэль никогда не скрывал своей наглости, и это действовало на окружающих как красная тряпка на быка. Можно сказать, Сэмюэлю повезло, потому что всякий раз, когда
Бес всегда был один и тот же, одна и та же черта характера, заставившая его согнать друзей Джилли с кровати или войти в дом к Марджори.
Если бы вы могли провести ладонью по подбородку Сэмюэля Мередита, то нащупали бы там шишку. Он утверждает, что не знает, которая из четырех затрещин оставила ее там, но он бы ни за что от нее не отказался. Он говорит, что нельзя забывать негодяя в себе и что порой, когда надо принять важное решение, он проводит рукой по подбородку. Репортеры полагают, что это нервное, но они ошибаются. На самом деле он снова переживает ощущение необычайной ясности, просветляющее здравомыслие четырех затрещин.
Малыши в лесу
Перевод Е. Калявиной
I
На верхней ступеньке она помедлила. Ее переполняли те же чувства, что охватывают ныряльщиков на краю трамплина, или ведущих актрис в день премьеры, или бугристых юношей в полоску перед решающим футбольным матчем. Ей казалось, что шествовать вниз по лестнице ей пристало под барабанную дробь или под невообразимый парафраз на темы из «Тайс» [24] и «Кармен». [25] Никогда в жизни она так не переживала за свою внешность и никогда еще не была настолько ею довольна. Вот уже полгода, как ей исполнилось шестнадцать.
24
Опера Жюля Массне по мотивам одноименного романа Анатоля Франса (1890), впервые поставлена в 1894 г.
25
Опера Жоржа Бизе по мотивам одноименной новеллы Просперу Мериме (1845), впервые поставлена в 1875 г.
— Изабель! — Кузина Элейн окликнула ее, стоя в дверях гардеробной.
— Я готова. — От волнения у нее запершило в горле.
— Мне пришлось послать домой за другой парой туфель, я сейчас.
Изабель сделала шаг в сторону гардеробной, чтобы напоследок посмотреться в зеркало, но что-то ее остановило и потянуло к заманчиво изогнувшемуся лестничному проему. Она заглянула туда и заметила две пары мужских ног, мелькнувших в холле этажом ниже.
Ноги были в одинаковых черных лаковых туфлях и ничем не выдавали своих владельцев, но она упрямо надеялась, что одна пара принадлежит Стивену Палмсу. Этот молодой человек, которого она еще и не видела, заполнил собой значительную часть дня — с самого ее приезда.
В машине по пути с вокзала среди потока вопросов, рассказов, откровений и сплетен Элейн сказала вдруг:
— Помнишь Стивена Палмса? Он безумно хочет снова увидеться с тобой. Нарочно на день задержал свой отъезд в колледж и вечером придет. Он столько о тебе слышал…
Новость была ей приятна. Это значило, что они теперь на равных, хотя она привыкла разыгрывать любовные пьесы и без расклеивания афиш. Но что-то екнуло в глубине сознания, нарушив сладостный трепет предвкушения, и она спросила: