Издержки хорошего воспитания
Шрифт:
— Я проголодалась, — пожаловалась она. — Давайте вернемся и поедим.
— Очень хорошо, — неохотно и грустно согласился он, — как раз, когда я наслаждался… Миссисипи.
— Как вы считаете, я красива? — вопрошала она почти горестно, когда они ехали обратной дорогой.
— Абсурдный вопрос.
— Но я люблю слушать, как мне это говорят.
— Только я собрался сказать, как вы завели мотор.
Они нашли в центре города пустынное круглосуточное кафе и съели по яичнице с беконом. Йенси была бледна, как слоновая кость. Ночь высосала
Завершив трапезу, они поехали домой. Скотт помог ей поставить машину в маленький гараж, и только у самого порога она подставила ему губы ради слабого подобия поцелуя. Потом она вошла в дом.
В длинной гостиной, занимавшей всю ширину их маленького, украшенного лепниной дома, повсюду лежал красноватый отблеск угасающего камина. Когда Йенси уходила, огонь был высок и ярок, а теперь он опал и горел ровным безъязыким пламенем. Она подбросила поленце в тлеющие угли и обернулась на голос, раздавшийся в полумраке из противоположного конца комнаты:
— Что-то ты рано?
Это был отцовский голос — еще не вполне трезвый, но встревоженный и осмысленный.
— Да. Каталась, — ответила она кратко, усаживаясь в плетеное кресло у камина. — А потом перекусила в городе.
— О!
Отец встал со своего места, перебрался в кресло поближе к огню и потянулся со вздохом. Наблюдая за ним краешком глаза, поскольку она решила изображать холодность, Йенси поразилась, как быстро и полно возродился его благородный дух — всего за каких-то два часа. Его седины были чуть растрепаны, привычный румянец играл на красивом лице. И только глаза, испещренные тоненькими красными прожилками, свидетельствовали о недавнем его загуле.
— Хорошо повеселилась?
— А почему тебя это волнует? — ответила она резко.
— А разве не должно?
— Что-то вечером не похоже было, чтобы ты сильно волновался. Я попросила тебя подкинуть двоих человек, а ты даже не смог вести машину.
— Черта с два я не смог! — запротестовал он. — Я даже мог бы участвовать в гонках на этой, как ее, арине, нет — араене. Но миссис Роджерс настояла, чтобы ее молодой ухажер сел за руль, что я мог поделать?
— Это не ее молодой ухажер, — твердо возразила Йенси. Куда только подевалась ее тягучая манера выговаривать слова? — Она твоя ровесница. Это ее племянник, двоюродный.
— Виноват!
— Я думаю, ты должен принести мне извинения.
Она вдруг поняла, что совсем не злится на отца. Она, скорее, жалела его, и ей вдруг показалось, что не совсем честно было навязывать ему миссис Роджерс. Тем не менее дисциплина есть дисциплина, потому что впереди их ждут другие субботние вечера.
— Так что же?
— Я приношу тебе свои извинения, Йенси.
— Хорошо. Извинения приняты, — сухо ответила дочь.
— И я хотел бы еще больше сделать для тебя.
Синие глаза сощурились.
— Что ж, подумаем… — сказал он. — У нас нынче ноябрь? Какое число?
— Двадцать третье.
— Так. Давай-ка устроим вот что. — Он осторожно соединил кончики пальцев. — Хочу сделать тебе подарок. Я думал, конечно, устроить тебе поездку на всю осень, но дела были из рук вон. — (Ее губы с трудом сдерживали улыбку — можно подумать, бизнес имел в его жизни хоть малейшее значение.) — Но путешествие тебе необходимо. Вот это и будет моим подарком тебе.
Он встал и перебрался в другой конец комнаты — за письменный стол.
— У меня в Нью-Йоркском банке залежалась небольшая сумма, — сказал он, нащупывая в ящике чековую книжку, — я собирался закрыть счет. Ну-ка по-смот-рим. Вот и все… — Перо скрипнуло. — Где эта чертова промокашка? Уф-ф!
Он возвратился к камину, из пальцев его выпорхнул продолговатый розовый листок и плавно опустился к ней на колени.
— Зачем, папа?
Это был чек на триста долларов.
— Но можешь ли ты позволить себе это? — настаивала она.
— Все в порядке, — заверил он ее, качнув головой. — Это может быть и рождественским подарком, что если тебе понадобится купить новое платье или, там, шляпку перед отъездом.
— Зачем? — начала она неуверенно. — Я даже не знаю, должна ли брать такую большую сумму! У меня есть собственных двести долларов, ты же знаешь. Ты действительно считаешь…
— Да-да! — махнул он рукой с величественной беззаботностью. — Тебе нужен отдых. Ты говорила о Нью-Йорке, и мне хочется, чтобы ты туда съездила. Скажи своим друзьям из Йеля или еще какого колледжа, и они составят тебе компанию и тэ пэ. Это будет прекрасно. Ты развлечешься как следует.
Он вдруг грузно осел в кресло и длинно выдохнул. Йенси свернула чек и спрятала в глубокий вырез платья.
— Ладно, — мягко протянула она в своей привычной, ленивой манере, — ты просто душка, папа, как это мило с твоей стороны, но я не хочу стать ужасной мотовкой.
Отец не отвечал. Он сделал еще один маленький глоток воздуха и сонно обмяк в кресле.
— Конечно, мне хочется поехать, — продолжала Йенси.
Отец по-прежнему молчал. Ей показалось, что он заснул.
— Ты спишь? — спросила она настойчиво, но на этот раз воодушевленно.
Она склонилась над ним. Потом выпрямилась и снова поглядела на него.
— Папа! — позвала она неуверенно.
Отец по-прежнему оставался неподвижен. Румянец на его лице растаял в одно мгновение.
— Папа!
До нее дошло — и от этой мысли все похолодело и грудь сдавил железный лиф — дошло, что она одна в комнате. И безумный миг спустя она призналась себе, что ее отец умер.
V
Йенси осудила себя с привычной кротостью — осудила, как мать могла бы осудить буйное и избалованное дитя.