Издержки хорошего воспитания
Шрифт:
За два квартала до банка я засунул руку в карман жилетки и вытащил мелочь. Позвенев ею на ладони, я словно уверял себя, что цель близка и скоро можно будет сложить с себя бремя обязанностей. Мельком я взглянул на монетки в руке и, сунув палец в карман жилетки, остановился как вкопанный. Карман был пуст. В подкладке нашлась маленькая дырочка, а в руке осталось только полдоллара, четвертак и десятицентовик. Я потерял один цент.
Ну, скажу я вам, сэр, не могу передать уныния, охватившего меня. Один пенни, большие дела — но судите сами: за неделю до этого другой посыльный был уволен, потому что дважды увильнул от работы. Всего лишь небрежность, но вот же! Начальство
Так что понятно, чего мне стоило бы это пенни.
Где я взял силы терзаться о такой мелочи — ума не приложу. Я был болен, весь в жару, слаб, как котенок, но сомнений не было: я должен вернуть потерянное пенни, и мои мысли лихорадочно зашевелились в поисках решения именно этой задачи. Я заглянул в пару магазинов в надежде встретить знакомого, но видел только парней, болтающихся у витрин, вроде тех, что вы видели сегодня, и среди них не было ни одного, у которого можно было бы попросить: «Эй, не найдется ли пенни?» Я подумал о нескольких конторах, где мог бы разжиться без особых проблем, но все они были далеко, а у меня кружилась голова, и совсем не хотелось отклоняться от курса с банковскими деньгами в кошельке, это было бы глупо.
Так что ничего не оставалось, как затеять поход обратно к вокзалу, где, как я помнил, пенни еще был при мне. Монетка только-только вышла из-под пресса, и я надеялся, что она еще сияет там, где я ее выронил. И я пошел назад, пристально вглядываясь в тротуар и думая, что еще можно сделать. Я посмеивался, подспудно чувствуя, что глупо переживать о такой мелочи, но это был безрадостный смех, и мое беспокойство не казалось мне глупым.
Вскоре я дошел до вокзала, так и не найдя пенни и не придумав, как раздобыть другую монету. Мне ужасно не хотелось идти домой, это было очень далеко, но что еще я мог? Так что я нашел тень неподалеку от депо и стоял, соображая, сперва о том, потом о сем, пока мысли не заблудились окончательно.
Один ничтожный пенни, один-единственный! Медяк, мелочь, которую любой встречный дал бы мне, даже у черномазого носильщика она звенела в карманах. Наверно, я простоял там минут пять. Помню, что там была очередь с дюжину человек перед входом в армейский вербовочный пункт, только что открытый, и кто-то крикнул мне: «Вступай в армию!»
От этого крика я очнулся и поплелся к банку, озабоченный, совершенно растерянный, чувствуя себя все хуже и хуже; у меня был миллион способов добыть этот пенни, но ни один не годился. Конечно, я преувеличивал важность потери и преувеличивал трудности в поисках замены, но, поверьте, тогда мне казалось, что эта потеря равна потере сотни долларов.
И тогда я увидел людей, беседующих перед входом в кафешку Муди, и узнал одного — мистера Берлинга, друга моего отца. Какое счастье, скажу я вам! Еще не осознав удачи, я затараторил так быстро, что он ничего не понял.
«Послушай, — сказал он, — ты же знаешь, что я глуховат и не разбираю, когда быстро говорят! Что ты хочешь, Генри? Начни сначала».
«У вас есть с собой мелочь? — спросил я его так громко, насколько возможно. — Мне надо всего…» И тут я осекся: человек в нескольких шагах от нас обернулся и посмотрел в нашу сторону. Это был мистер Диме, вице-президент Национального хлопкового банка.
Хэммик помолчал, и было еще достаточно светло, чтобы Аберкромби заметил, как его собеседник озадаченно трясет головой. Когда Хэммик снова заговорил, в голосе его звучало болезненное удивление, должно быть не покидавшее его все эти двадцать лет.
— Я так и не понял, что на меня нашло. Видно,
Но, не пробежав и квартала, я уже сожалел об этом. Я представил беседу этих двух джентльменов. «Что это с парнишкой случилось? — спросит мистер Берлинг без всякой задней мысли. — Подошел в истерике, спросил, есть ли у меня деньги, потом увидел вас и унесся как помешанный». И я представил себе мистера Димса, я уже видел, как его глаза сузились с подозрением. Как он поддернул брюки и зашагал вслед за мной. Теперь я запаниковал по-настоящему. Вдруг я увидел одноконку, а в ней сидел дружок мой — Билл Кеннеди. Я окликнул его, но он не слышал. Я заорал снова, но он и ухом не повел. Так что я побежал вслед, шатаясь, будто пьяный, без устали выкрикивая его имя. Он обернулся раз, но не заметил меня и вскоре скрылся за углом. Я остановился, обессиленный до предела, и уже собрался было сесть на обочине и отдохнуть, когда обернулся и тут же увидел мистера Димса, припустившего за мной со всех ног. Только теперь это был не воображаемый мистер Димс, и глядел он так, будто хотел допытаться, в чем же тут дело?
Да, это последнее, что я отчетливо помню. За исключением того, что произошло двадцатью минутами позднее, когда я добрался до дому и пытался отпереть чемодан дрожащими, будто камертон, пальцами. Прежде чем я его открыл, появился мистер Димс в сопровождении полицейского. Я сразу начал оправдываться, что я никакой не вор, пытался объяснить им, что случилось, но, вероятно, я был в полной истерике, и чем больше говорил, тем дело становилось хуже. Когда я закончил, все, что произошло, показалось безумием даже мне самому, хотя все было правдой, все было правдой, до последнего слова, ведь причиной всему был пенни, потерянный где-то на станции…
Хэммик оборвал рассказ и глупо засмеялся, будто возбуждение, нахлынувшее на него, когда он закончил свою историю, было для него постыдной слабостью. Когда он перестал смеяться, то на лице появилось выражение притворного равнодушия.
— Я не стану подробно рассказывать, что случилось потом, — ничего особенного не случилось, по крайней мере, если судить по вашим, северным меркам. Это стоило мне работы, и мое доброе имя перестало быть таковым. Кто-то распустил слухи, кто-то просто солгал, но сплетни гласили, что я потерял большую сумму банковских денег и хотел это скрыть… Потом настали тяжкие времена, я не мог найти работу. В конце концов мне прислали официальное заявление из банка, опровергавшее самые дикие домыслы. Но злые языки утверждали, что банк просто не хочет поднимать шум, доводить дело до скандала, а остальные быстро всё забыли, вернее, они забыли, что собственно случилось, но зато помнили, что я — парень, которому верить нельзя.
Хэммик помедлил и снова засмеялся, все так же безрадостно, горьким, бессильным и недоуменным смехом.
— Теперь вы понимаете, почему я не уехал в Цинциннати, — сказал он медленно. — Моя мать тогда еще была жива, и эта история ее подкосила. Она была одержима идеей, одной из этих старомодных идей, застрявших в голове южан, что я обязан остаться в городе и доказать, что я — честный человек. Вот что было у нее на уме, и об отъезде не могло быть и речи. Она сказала, что день, когда я уеду, станет днем ее смерти. Так что мне пришлось остаться, пока я не восстановил свою… свою репутацию.