Изгнание из ада
Шрифт:
— Почему ты не ешь, Рихард?
— Остыло уже!
— Ах вот как? Значит, холоднуюветчину есть нельзя?
Очень скоро Виктор наизусть знал все диалоги пьесы, которую дед с бабушкой каждый день разыгрывали вновь, и после каждой реплики мог бы вслух подсказать следующую. Проделал он это один-единственный раз.
— …остыло уже! — Дед.
— Ах вот как? Значит, холоднуюветчину есть нельзя? — Виктор.
— Кто спрашивал этого ребенка? — Бабушка.
Виктор был мальчик худенький, очень непоседливый.
— Ну, Викки, твой старый дедушка по-прежнему легок на ногу, верно?
А потом, когда бабушка шла с ними, вечер завершался благополучно, если Виктору на протяжении нескончаемой партии бриджа в кафе «Монополь» не приходилось слышать фразу: «Неужели этот ребенок не может посидеть спокойно? Раньше такого не бывало!»
Он сидел и смотрел во все глаза. Но ничего не видел. Будто глядел на мир сквозь матовое стекло.
Потом он снова водворился у матери. Пришла пора идти в школу.
— Очень послушный ребенок. Ты можешь им гордиться!
— Наш Викки — сущее сокровище!
Первая травля свинейедва не осталась единственной. На следующий день дети вновь собрались вместе, словно в похмелье после пережитого опьянения властью. Спонтанное возбуждение, которое Фернанду сумел вызвать походя оброненным подозрением, неповторимо. В их вымученной браваде сквозили сомнения и страх.
О Жозе, Жозе Пинъейру! — снова и снова выкрикивал Фернанду, ему не терпелось тотчас припустить бегом, устроить травлю и сцапать его. А вдруг подозрение опять не подтвердится? Сколько раз они смогут безнаказанно снимать штаны с детей-христиан? Вдобавок у Жозе вроде бы есть два сильных старших брата? Даже столкнувшись с одиночкой, который в противоположность Паулу стал бы обороняться, эта шайка бросилась бы врассыпную.
И ведь именно он, толстяк, попутчик, сумел соединить нетерпеливую одержимость Фернанду и упорные опасения остальных в систему, которая в итоге позволила им растянуть травлю свинейна много месяцев и вести ее с неослабным рвением, непоколебимо, без страха перед наказаниями и репрессиями.
— Если мы будем совершенно точно знать, — сказал Мане, — что все Пиньейру тайные иудеи, то, захоти мы найти у Жозе последнее доказательство, его братья ничего сделать не смогут. Всеобщее негодование обрушится на них прежде, чем они надумают с нами расправиться. Стало быть, нам необходимо обеспечить себе полную уверенность. Но каким образом? Так вот…
Рассуждения более чем примечательные для мальчика его возраста. Ребята уставились на Мане, а Фернанду указал в его сторону пальцем, как владыка, предоставляющий слово человеку, который, по его глубокому убеждению, выскажет его сокровенные мысли.
Мане кивнул и с претензией на изящество сделал жест в сторону Фернанду:
— Фернанду ведь дал нам все подсказки. Постоянно говорил нам о тайных еретических деяниях мнимых христиан, верно? Фернанду учил нас, что вода, которой крещают еврея, льется напрасно, подобно тому как море не становится пресным от воды, что Тежу приносит в океан. Дело за нами — будем смотреть во все глаза и наверняка найдем доказательства.
Он был самым переимчивым учеником: все, что Фернанду когда-либо говорил про тайных евреев, он сумел повторить, обобщить, истолковать, упорядочить, представить в виде плотной, крепко сплетенной сети, которую можно набросить на любого подозреваемого. Никто и ничто не ускользнет.
Коль скоро большинство новообращенных вправду всего-навсего лицемеры, то за ними надо следить, ведь лжец рано или поздно себя выдаст. Разве Фернанду не рассказывал, что эти «христиане» регулярно глумятся над таинством причастия? Должно быть, глумятся? Но где они берут облатки? Конечно же в церкви, на святой мессе, когда во время причастия не глотают облатки, а украдкой прячут и уносят домой. Что, если присмотреться к ним повнимательней, да и накрыть на месте преступления? Далее, предписания насчет пищи. Может, семейство Пиньейру, к примеру, отказывается от приглашений, чтобы не пришлось есть некошерное. Это ведь тоже можно проверить.
Он все говорил, говорил, миссия набирала величия, меж тем как страх ребятни отступал. Ведь выслеживание — предпосылка охоты, верно? Все закивали. Он устанавливал правила, законы, вытряхивал их из рукава. Россказни Фернанду, собственные навязчивые идеи — все сплелось в набросок чуть ли не бюрократического процесса, привносящего некоторую осмысленность в слепую беготню, какой травля свинейбыла изначально. Им понадобится терпение, и немалое. Необходимо примечать всё, абсолютно всё, без исключения. Самая крошечная деталь может оказаться важной.
И никаких погонь после захода солнца, правду нужно вытащить на свет, да-да, на свет! А не в обманчивые серые сумерки. Что ж, вполне логично. В дождь погоню прекращать, поскольку именно в такой ситуации дождь может быть знаком того, что Бог желает смыть с подозреваемого все подозрения. Мане знал, что Фернанду любит во всем усматривать Божие знамение, глас Божий, а самому ему ни под каким видом не хотелось еще хоть раз оправдываться перед отцом за промокшую, перепачканную одежду.
— Что же касается шабата, то бишь субботы… — Он осекся.
— Кто соблюдает субботу, тот не работает!
— И еду не готовит!
— И надевает чистое белье!
— А где не стряпают, дым из трубы не идет!
Он словно бы осекся оттого, что все возбужденно галдели наперебой. Хотел сказать что-то еще, хотел — и сказал:
— Если Пиньейру соблюдают субботу, то в этот день все они останутся дома. Или постараются остаться дома. И мы понапрасну привлечем к себе внимание, околачиваясь всем скопом возле их дома…
— А мы по очереди, — сказал Фернанду.