Изгнание из ада

Менассе Роберт

Уставясь на безупречно чистые, но грубые отцовские штаны, он молчал. Вид у отца такой неуклюжий. Мане молчал. Делал, как велел отец, но был ему врагом. Ему, а не матери. Мать, закутанная в бесформенные одеяния и шали, чем-то напоминала ему Пресвятую Богородицу Марию, как ее изображают повсюду — на больших образах в церкви, на вышитых хоругвях, на расписных плитах, — в просторном плаще, дарующем защиту. А вот отец…

В играх с Фернанду Мане забывал, как выглядит сам, забывал, что он сын своего отца, человека грузного, рыхлого. Скажи мне почему, сеньор, скажи: почему? Нельзя так, и всё. Никаких объяснений. Здесь надо

вот так, а там — вот этак.

То ли дело Фернанду — чего он только не знал! Можно считать, говорил он, что почти все лекари — тайные иудеи. Почему? Он обвел взглядом замерших ребятишек, которые еще крепче обхватили руками коленки, будто искали опору. Евреи, продолжал Фернанду, всегда посылали одного из своих отпрысков учиться на лекаря или же на аптекаря, потому что таким манером имели наилучшую возможность травить народ ядом.

И Соза тоже?

Да, и они. Очень может быть. Тут нужна проверка.

Но ведь они каждое воскресенье ходят к мессе и…

Широким пренебрежительным жестом Фернанду пресек возражения. Это, мол, ничего не значит. Разве им неизвестна история Фердинанда, епископа Талаверского? Краса церкви, советник короля — и оказался тайным иудеем. Его самого и всех его родичей бросили в темницу. Снова и снова под маской христианина скалит зубы иудей.

Он никогда раньше не слыхал про этого епископа. И понятия не имел, где находится Талавера, знал только…

А где же Паулу ди Соза? — вскричал Фернанду. Ищет ли он нашей дружбы? С нами ли он? Можно ли на него рассчитывать?

Знал он только одно: нет, Паулу не с ними. Уже несколько времени он не водил с ними компанию.

Они побежали к дому родителей Паулу. Нет, Паулу дома нет, но он скоро придет. Мать Паулу, женщина мягкая, приветливая, пригласила ребятишек в дом, хотела угостить питьем. Однако Фернанду решил бежать дальше. А бежали они не спеша. Каждое движение — предельно напряженное и как бы заторможенное. От этого становилось и вовсе жутко. Напряжение росло, шаг за шагом.

Ему хотелось, чтобы они нашли Паулу, хотелось узнать, что тогда будет. Вместе с тем он надеялся, что Паулу им не встретится, общий настрой пугал его, внушал предчувствие, что они совершат что-то запретное или крайне опасное, хотя и знал: сам он на стороне победителей.

Медленно, очень сдержанно, очень настороженно они бежали дальше — шестеро-семеро ребятишек, надумавших дать отпор безбожной силе, которая грозит бедой всему миру, схлестнуться с одним-единственным мальчуганом, своим сверстником.

Сперва через кладбище к рыбному рынку, оттуда напрямик к угольщикам, а после к городской стене; там они в нерешительности остановились, переминаясь с ноги на ногу, как нервные зверьки. Куда теперь? Все воззрились на Фернанду, а он вдруг бросил: туда! Глянув в ту сторону, они увидели Паулу ди Соза, который резво бежал им навстречу, но замедлил шаги и в конце концов, когда они ринулись к нему, замер на месте. Все обступили его, и он тотчас смекнул, что это не те дети, каких он знал.

Отпустите, мне домой надо.

Выкрашенный золотой краской кованый лев над входом Позада-Леан-д'Ору, то бишь подворья «Золотой лев», сделался тускло-серым, изразцовые картины на фасаде оплеснуло тенью, солнце исчезло за крышей дома напротив.

Надо сию же минуту спешить домой, но ведь не уйдешь, невозможно, от страха Мане почти ослеп и оглох. Превратился в податливую, каким-то образом двигающуюся заодно со всеми часть этой ватаги, ставшей сейчас однимсуществом, которое судорожно дергалось, толкало, напирало, пошатывалось. Такое ощущение, будто с закрытыми глазами бестолково топчешься то туда, то сюда; он не сознавал, что происходит. Слышал, как Паулу твердит, что ему надо домой, просит отпустить. Но его не пускали, отталкивали назад, ребятишки сбились в кучку, до того тесную, что при каждом шаге отирались друг о друга, прижимались друг к другу, одно существо с множеством рук, которые без устали раздавали тумаки. Они загнали Паулу в переулок, ведущий к кладбищу, впереди виднелась крашенная известкой кладбищенская стена, в сумерках темно-серая, тишина вокруг, ни криков Паулу, ни жалобных просьб отпустить не слышно, их можно будет снова примыслить позднее, когда вспомнишь эту минуту. Если вспомнишь.

Двое ребят держали Паулу за плечи. Когда он начал брыкаться, еще двое обхватили его ноги. Ребятня что же, сама откуда-то знала, что теперь надо делать, или Фернанду отдал приказ? Он приставил кончик своей шпагик застежке на штанах Паулу, сделал несколько ощупывающих, а затем сверлящих движений, отыскал прореху между пуговицами, — но кто после расстегнул штаны и рывком их сдернул?

Паулу не был обрезан. И они отпустили его. Простили.

Это была первая травля свиней.

Начала не существует. Любая история уже начинается с фразы о том, «что случилось раньше», и представляет собой продолжение, хотя ее заголовок и гласит: «Это не должно повториться!» 15 мая 1955 года австрийский канцлер, австрийский министр иностранных дел и министры иностранных дел союзных держав-победительниц вышли на балкон венского дворца Бельведер, австрийский министр иностранных дел поднял вверх только что подписанный государственный договор и, обращаясь к ожидающим толпам народа, провозгласил: «Австрия свободна!»

Грянуло ликование, люди скакали, кричали, бросались друг другу на шею, вальсировали. А в гуще этой раскрепощенной, освобожденной массы беременная женщина опустилась наземь: у нее начались схватки, на две недели раньше срока, именно в этот день, на этом месте. Как часто они с мужем позднее, годами и десятилетиями, рассказывали эту историю? До чего же она боялась, панически боялась потерять ребенка.

…А еще, наверно, боялась быть растоптанной, умереть самой?

Нет, я боялась только одного: потерять ребенка, думала только о ребенке.

А потом рядом вдруг появился человек в белом халате. Совершенно невозмутимый. Врач, подумала она. Вот повезло. Врач. И успокоилась. Доверилась этому человеку.

Люди кольцом обступили ее… Родильная палата, ха-ха (это Викторов отец). А знаете, кто был этот, в белом халате? На самом деле?

Зачем ты сразу об этом? Каждый раз все мне портишь. Виктор еще не родился, а ты уже готов выложить всю соль! (Это мама.)

Так или иначе, мнимый врач помог, он единственный сохранял присутствие духа, следил, чтобы кольцо людей вокруг нее не распалось, отдавал окружающим распоряжения, приказы; в этом месте рассказа отцу Виктора больше всего нравилось, что человек в халате кричал: «Круг должен двигаться по кругу, круг должен двигаться по кругу!..»