Изгнание
Шрифт:
Деникин, чуть не весь вечер мучившийся поиском ответа на пустой, в сущности маловажный вопрос, почувствовал удовлетворение и некоторую даже опустошенность, словно освободился он от тяжелого, мучительного бремени... Врангели, Кутеповы, Слащевы, предстоящие заседания Военного совета, которые он и посещать не собирался, — все это его ничуть не занимало уже, все это было ему точно как его харьковский парад той рыжей собаке. День был прожит. Прожит, и ладно.
Деникин по устоявшейся привычке прибрал на столе, погасил лампу и отправился спать. За стенами «Астории» монотонно бухало уставшее море.
Глава третья. ЧЕРНОЕ МОРЕ. БОРТ ДРЕДНОУТА «EMPEROR OF INDIA»
1
В отличие от Деникина генерал барон Петр Николаевич Врангель был абсолютно чужд сомнениям и интеллигентскому, как он презрительно
Его отец, Николай Егорович Врангель, был заметной фигурой в деловом и промышленном Петербурге. Председатель Амгунской золотопромышленной компании, член правления Биби-Эйбатского нефтяного общества и Товарищества спиртоочистительных заводов, вице-председатель акционерного общества «Сименс и Гальске», известный коллекционер, он незаметно, как бы исподволь, готовил себе смену. Старший его сын Петр, окончив Горный институт, должен был заменить его в деле, младший, Николай, — в искусстве. Судьбе угодно было распорядиться иначе. Младший, став довольно знаменитым искусствоведом, умер рано. Старший самостоятельно определил для себя военную карьеру. Не прошедший, правда, юнкерской подготовки и произведенный в офицеры по экзамену из вольноопределяющихс я, Врангель тем не менее считал себя в душе военным. Всеми силами он поддерживал эту веру и в лейб-гвардии казачьем полку, где служил и оставил по себе славу лихого гуляки и веселого, ценящего шутку и соленое словцо сотоварища (он не был на деле ни тем ни другим); и в лучших залах и дворцах сиятельного Петербурга, где была приметна всем его высокая долговязая фигура и энергичное запоминающееся лицо; и на фронтах японской войны, где он — хорунжий 2-го Аргунского полка Забайкальского казачьего войска — поражал более экстравагантными черкесками и черными папахами, нежели воинскими доблестями, хотя и в оценке последних начальством — по непонятным для сослуживцев причинам — всегда оказывался первым. Впрочем, сослуживцы и между собой никогда не жаловались на него: умел Врангель, прозванный в гвардии «Пипером», располагать к себе людей, был, как казалось, достаточно прост и доступен, всегда в хорошем настроении, всегда весел и общителен, а чуть повод появился — вызываются трубачи, шампанское льется рекой. Эти качества и вели «Пипера» по жизни. А еще — удача, твердая вера в свою судьбу, в то, что он сам может управлять ею. И в чутье. Чутье у Врангеля было удивительное, прямо-таки фантастическое: и на себя, и на людей, на которых следует опереться, и на момент, который можно использовать.
Окончив Академию Генштаба, в мировую войну он командовал 1-м Нерчинским казачьим полком, входившим в Уссурийскую генерала Крымова дивизию, действовавшую в Карпатах. Потом добился назначения флигель-адъютантом к Николаю II (вот она, удача! — ухватил за хвост, держи!), но и тут, разобравшись в обстановке при дворе, предшествовавшей революции, понял, что голову здесь сложить легче, чем карьеру сделать, и поспешил вновь вернуться на румынский фронт (вот он, подлинно патриотический поступок русского офицера!), где вскоре, произведенный в генерал-майоры, вступил в должность командира бригады, а позднее, когда генерала Крымова назначили командиром корпуса, принял от него Уссурийскую дивизию, — такому стремительному взлету позавидовали и все его друзья, свитские офицеры.
Одного не смог предусмотреть Врангель — революции.
Так разве один он? Но и тут, следует отдать ему должное, барон Петр Николаевич не растерялся, не кинулся очертя голову в поспешные авантюры. Нужно было оглядеться — он запросился в отставку, уехал в Крым, отверг хорошее на первый взгляд предложение гетмана Скоропадского, своего бывшего приятеля и однокашника, идти к нему начальником штаба. Правительство Скоропадского держалось на немецких штыках, Врангель же решил ставить в тот момент на Антанту, несмотря на личные пронемецкие симпатии, которые он тщательно и долго скрывал. Поэтому-то, как только набрала силу Добровольческая армия, ринулся Врангель в Ростов, а затем в Екатеринодар, мгновенно добился аудиенции у Деникина, униженно и фарисейски просил доверить ему хоть эскадрон для святой борьбы (он заранее узнал все, что требовалось, о Деникине для этой первой встречи и поэтому безошибочно бил в самые незащищенные места «пресимпатичного носорога»). Деникин, мгновенно проникшись симпатией, предложил ему, молодому генералу, командование 1-й конной дивизией, и хотя это вызвало ярость и смуту в лагере «первопоходников», Врангель незамедлительно стал начальником дивизии. Уже тогда, при первой встрече с Деникиным, у Врангеля родилась твердая вера в правильность выбранного им пути и где-то, подсознательно еще, смутное ощущение, что во всем он выше своего начальника и справедливости ради все должно было быть наоборот — это он, Врангель, должен принимать Деникина, назначать его на должности, обещать свою протекцию и всячески благодетельствовать. Смутное ощущение постепенно, из месяца в месяц, перерастало в уверенность. Врангель знал, готовился. Ждал, придет его время. И не просто ждал, шел навстречу этой минуте, делал все, чтобы приблизить ее. Он боролся с Деникиным, он уничтожал его — тонко, умно, незаметно, шаг за шагом дискредитируя его. И вот — победа! Его наконец зовут. Его зовут возглавить армию, стать вождем ее...
И пока не скрылись в дымке очертания Константинополя, Врангель стоял на корме дредноута «Император Индии» в любимой своей позе: левая рука упирается в узкий наборный пояс, правая — на рукояти большого кинжала. Длинная черкеска, серебряные газыри. Высокая черная папаха, чуть сдвинутая на правую бровь. Высокие мягкие сапоги до колен. Ноги широко расставлены.
Вес это придает его фигуре монументальность, внушительность. Поза, правда, не столь удобная, сколь эффектная: опальный генерал возвращается на родину. Его зовут, он тут же откликается на зов. Он солдат. Дело для него превыше всего, а тем более превыше личных обид. Стюард, склонившись в учтивом поклоне, пригласил генерала в кают-компанию к обеду. Врангель двинулся за ним по чисто вымытой, затертой щетками до бесцветия палубе дредноута, широкой, как Невский проспект.
Море было спокойное, гладкое, цвета дымчатого хрусталя. Броненосец казался огромным серым утюгом на гладильной доске. И квадратный толстозадый стюард, двигающийся впереди враскоряку на коротких ногах, казался тоже неправдоподобно огромным. Его жирный бульдожий затылок, необъятная шея и квадратный зад источали хладнокровие и уверенность. «Все, что происходит здесь и во всем мире, происходит только с разрешения правительства Великобритании», — показывал стюард всем своим видом, осанкой и величавым, выразительным спокойствием. «Правь, Британия!» — призывал тяжелый, словно налитый свинцом флаг. «Правь, Британия!» — призывали огромные башенные орудия. Броненосец был не только частью Англии, это была сама Англия. И, странно, сегодня она совсем не раздражала Врангеля. Он подумал даже с известной благодарностью, что не случайно предоставили ему броненосец, а не миноносец или даже пристойный крейсер. Знают, шельмы, высчитали уже, уверены, с кем имеют дело, с кем в скором времени придется им вести переговоры и торговать льготы на близкое и далекое будущее. Купцы! Недаром генерал Кийз осторожно зондировал почву для устранения Деникина и организации новой, «либеральной власти по управлению Черноморской губернией». Конечно же, при английском генерал-губернаторе. С ними надо быть чертовски осторожным. Чуть что — запеленают, свяжут, не пошевельнешься...
За обедом Врангель был беспечно весел. Очаровывая младших морских офицеров безупречным английским произношением, он рассказывал боевые приключения, случавшиеся с ним в разные годы на разных фронтах. В них была и доля правды, и доля солдатского юмора, поэтому их встретили с интересом и благодарностью. Кто-то пытался, правда, повернуть разговор на политические темы. Кто-то заметил: союзники проигрывают оттого, что не могут правильно разобраться в российской ситуации, потому что русская-де душа, как известно, потемки, в России много вождей и много партий, а какая главная — никто не знает, ибо царская семья расстреляна. Кто-то возразил: большевики вот быстро разобрались, столько времени они у власти, умело воюют, прикрываясь лозунгами о мире и земле. Врангель не дал втянуть себя в этот разговор. Он молча пил кофе, с удовольствием дымил хорошей сигарой. Потом, мгновенно овладев общим вниманием, сказал продуманно, четко и зло, видимо в расчете на корреспондента «Times», который обнаружился за общим столом в кают-компании:
— России нужна твердая военная диктатура. То, что было до сих пор, — не диктатура, думская болтовня. Адмирала Колчака связывали по рукам и ногам социалисты, у генерала Деникина тормозом были всякие «особые совещания». Россия испокон веков между тем нуждается в железной узде. Степень ее натянутости определяет степень прогресса. Я за диктатора — милостью божьей и волей народа. Извините, господа, дела. Благодарю вас, — закончил он и резко поднялся. Полы плотно сидящей черкески сошлись у колен, под высоким стоячим воротом казачьей гимнастерки блеснул золотой английский орден святого Михаила и святого Георгия, — он небрежно поклонился и вышел, очень высоко неся голову.
Во всем — в манере говорить, в нервных, повелительных жестах Врангеля, в коротких натренированных взглядах выпуклых глаз — чувствовался сильный и волевой человек. Неприятно поражала лишь необыкновенно длинная шея, без всякого утолщения переходящая в затылок и как будто кончающаяся уже где-то на макушке. Эта длинная, как у гусака, шея с плоским затылком придавала облику генерала отпечаток мальчишеской несуразности и легкомыслия и зачастую сводила на нет впечатление, которое производило на окружающих его удлиненное лицо с суровыми выразительными глазами и вся его высокая стремительная фигура...