Изгнанник вечности (полная версия)
Шрифт:
Сетен стянул через голову рубашку с подкатанными окровавленными рукавами, а затем нырнул, чтобы через полминуты вынырнуть уже возле неторопливо плывущей жены. Плавал он теперь куда лучше, чем ходил…
— Ормона, послушай же! Я тут кое о чем подумал…
— Поздравляю! И давно это у тебя? — приветливо спросила она.
— Ты о чем?
— Ты сказал — «подумал»…
Он фыркнул, махнул рукой, чтобы она не пыталась сбить его с толку, и снова перешел на разговор о задуманном:
— Давай оставим всё это к проклятым силам, соберемся и уедем, куда глаза глядят?
— А, от самих себя… Ну-ну, мы это проходили…
Она
— Да не от самих себя! От всего, что провоцирует нас тут непонятно на что…
Жена встала на дне и со смехом плеснула в него водой.
— Да подожди же! — он уклонялся, а Ормона все брызгалась и отступала к берегу, всем видом показывая свое нежелание обсуждать эту тему. — Мы сделали для них всё, что могли, им теперь нужно только взять готовое. Если они не хотят даже этого — ну так пес с ними! Нас с тобой это уже не касается, родная! Хочешь скажу, как ты смотришься с этими своими идеями? Как гусыня! Бегаешь, машешь крыльями и уговариваешь их принять твои подарки, а они только знай воротят рыла…
— Сетен! Отстань, а?
— Да не отстану я от тебя, зима нас покарай!
Он схватил ее и прижал к торчащей из воды скале. Ормона, как и днем, принялась обороняться и вырываться из его объятий, но теперь он был осмотрительнее со своей силой, зато настойчивее.
— Ты смешна, родная, — Сетен поймал ее руку и поцеловал в почти зажившее запястье. — С нами здесь в самом деле происходит какая-то гадость.
— Не сваливай своей вины на ревность и случайность.
— Я не сваливаю, я признаю свою вину и готов сделать что угодно, чтобы ее загладить — скажи, что…
— Гадость, которая с нами происходит — это самозванка, жена твоего приятеля, которого ты уже начинаешь ненавидеть за то, что ты — не он, что он присвоил твое имя, как эта поганка присвоила мое! Вот что такое гадость!
Она хлестала его правдой, словно кнутом.
— Ты же предложила забыть это…
— Да на самом деле — плевать мне на вас троих. И на Ала, и на поганку, и на тебя. Никуда ты от меня не денешься, мы пока еще нужны друг другу.
— Да! И не «пока», а…
— Заткнись. Просто я не желаю, чтобы своими дуростями вы испортили мне игру, которая, быть может, завершившись удачно, спасет все ваши никчемные жизни. Может быть. Не знаю. Но лучшего предложить не могу.
Сетен не знал, нарочно ли она провоцировала его на злость, но с каждым словом он все отчетливее испытывал некое противоположное чувство. Только она в своей мании не желала этого признать и продолжала колоть его упреками и полуправдой.
— Ну всё, довольно чепухи, Ормона!
Она снова забилась, не сводя с него непокорного взгляда и продолжая гнуть свое:
— Отпусти меня!
Вместо этого он прижал ее к камню еще плотнее, ухватил пальцами за подбородок, чтобы она не вертела головой, и поцеловал. Ормона досадливо замычала, из последних сил упираясь обеими ладонями ему в плечи, потом ослабела, и губы ее, потеплев, разомкнулись, отвечая на поцелуй. Когда Сетен ощутил во рту ее горячий прыткий язычок, то нарочно прервал ласки и шепнул ей на ухо:
— Пообещай сейчас же, что мы уедем!
Со смехом лизнув мужа в щеку, она плавно раздвинула в воде ноги, поймала его руку и завела туда, вниз, где по сравнению с прохладной водой пальцам стало невероятно горячо, а по телу
— Пообещай, родная! Просто пообещай!
Она уже снова целовала его, избегая ответов и призывно прижимаясь под водою к его паху. Эти движения вынудили его подхватить ее, невесомую, за бедра и слегка приподнять. Терпение Тессетена закончилось — Ормона, как всегда, победила в этой схватке — и, отведя в сторону мешающийся подол ее сорочки, что всплыл на поверхность между ними, он сделал то, чего добивалась жена и к чему он стремился сам, тщетно стараясь сдержаться, пока не заручится ее клятвой.
Она всхлипнула и, наконец почувствовав его в себе, обеими руками вцепилась в каменную расщелину высоко над головой. Мягкими, но упругими и сильными толчками проникая в нее все глубже, Сетен боролся с обычным в такие минуты помрачением рассудка и старался не упустить из памяти того, на чем он остановил их разговор… скорее, правда, его разговор.
Мокрая сорочка липла к телу жены, и вид ее великолепной груди, то исчезавшей, то проявлявшейся под волдырями влажного шелка, доводил его до безумия скорее, чем если бы она была совершенно обнажена. Сетен продолжал что-то говорить ей, но сам уже почти не осознавая, что, и не зная, сколько все это длится, а она в ответ стонала и вскрикивала, всем своим сильным и гибким телом подаваясь навстречу и извиваясь в конвульсиях близкого экстаза.
— …и там не будет никого лишнего, только мы и наш тринадцатый ученик…
Эту, последнюю, свою фразу Сетен успел ухватить проясняющимся рассудком, когда жена прогнулась дугой, забилась и закричала, ощутив ударившую внутрь нее горячую струю. Состояние, схожее разве что со сладостной смертью, медленно отпускало его тело и разум, оставляя лишь приятное утомление.
— Так что же ты скажешь, моя любимая? — тихо спросил он, заглядывая в ее затуманенные глаза и надеясь хотя бы вот так, полуобманом, взять с нее важное обещание. Хотя, сказать откровенно, было ему сейчас не до такой чепухи — всё казалось каким-то ненужным и мелочным в сравнении с тем миром, где они сейчас находились вдвоем. — Каким будет твой ответ?
Ормона отняла затылок от камня, резко зажала ему рот узкой ладонью, обвила его бедра ногами и хрипловато шепнула:
— Ещё!
Глава двадцать вторая,
в которой нам придется насовсем распрощаться с некоторыми героями скорбной повести о том, как погибал великий Оритан
— Тихо. Стой здесь, — приказал Саткрон одному из младших гвардейцев, а сам бесшумно поднялся по мраморным ступеням крыльца.