Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)
Шрифт:
Вчера русские взяли Ростов. В почте письма от сестры Эдмонда, уже думающей бежать из Польши. Мы предложили ей и ее детям кров.
Затем Фридрих Георг из Юберлингена: «Может быть, мы попадем в такую ситуацию, когда противникам вместе с нами придется обдумывать создавшееся положение, и если они из чувства мести этого не сделают, то сами окажутся в глубокой черной яме».
Кирххорст, 17 февраля 1943
После нескольких дней бурной и дождливой погоды сегодня солнечно и чудесно. Утром рвал свежую петрушку, зеленую, мохнатую, покрытую
Гонкуры пишут о Домье, {116} что в изображении людей он достиг степени реальности, впадающей в фантастическое. Это наблюдаешь всюду, где действительность достигает пика; последние взмахи кисти наносят фантастические оттенки.
Вчера русские заняли Харьков. Мы ждем Фрици Шульц, бежавшую с детьми из Александрова, где ее предки жили более ста лет. Перед отъездом я намереваюсь спрятать часть моих рукописей, для которых кроме опасности налетов и пожаров возникает еще возможность грабежа и обысков. Когда думаешь, как трудно найти надежное убежище, становится странно, что вообще все старое наследие дошло до нас сквозь водоворот времен.
Второй парижский дневник
1943
Париж, 19 февраля 1943
Вчера после полудня отъезд в Париж. Перпетуя проводила меня на вокзал и долго махала, пока я не скрылся из виду.
В поезде беседа с двумя капитанами, которые полагали, что Кньеболо применит в этом году новые средства, может быть и газ. В их голосе не слышалось одобрения, но они ограничились моральной пассивностью, столь свойственной современному человеку. Технические аргументы здесь убедительнее всего, например тот, что при слабости воздушных сил подобная затея равносильна самоубийству.
И когда Кньеболо планирует нечто подобное, то для него, как и во всех его концепциях, определяющими являются внутриполитические соображения. В данном случае его цель — создать пропасть между народами, которую не преодолеть никакой воле. Это отвечает характеру его гения, проистекающего из раскола, размежевания, ненависти. Такие трибуны хорошо известны.
Высветим его на мгновение: когда подобным личностям рассказывают о злодеяниях противника, на их физиономии отражается не возмущение, а демоническая радость. По этому признаку можно судить, что Диффамация врага входит в придворный культ в царстве тьмы.
Париж после таких городов, как Ростов, предстал предо мною в новом, неслыханном блеске, хотя оскудение коснулось и его. За исключением книг, встречу с которыми я праздновал, добыв прекрасную монографию о Тёрнере. {117} Я нашел в ней описание его достопримечательной жизни, прежде мне неизвестной. Не часто зов судьбы проявляется столь настойчиво. В последние годы он не рисовал, а только пил. Всегда будут существовать художники, пережившие свое призвание; чаще всего это бывает в тех случаях, когда дарование проявилось рано. Тогда они напоминают чиновников на пенсии, наконец-то получивших возможность предаться своим склонностям, как, например, Рембо — добыванию денег, а Тёрнер — запою.
Париж, 21 февраля 1943
Днем
Затем «Мёрис», где Куп, служащий ефрейтором у коменданта, показал нам картины, из которых мне особенно понравился пестрый голубь, чьи розовые и темные тона сливались на заднем плане с красками города: «Городские сумерки». По пути домой мы говорили и об этом, и о сумерках как настроении, и о том воздействии, какое они оказывают. Они творят из индивидуумов силуэты, лишая лица деталей и выявляя их общее значение, например: мужчина, женщина, человек. Они уподобляются художнику, в котором тоже есть много сумеречного, темного, что и дает ему возможность видеть силуэты.
Вечером листаю номер «Верв» за 1939 год и обнаруживаю там фрагменты из незнакомого мне автора, Пьера Реверди. {119} Выбираю и записываю следующее:
«Я защищен броней, выкованной из ошибок».
«^Etre 'emu c’est respirer avec son coeur». [110]
«Его стрела отравлена; он окунул ее в собственную рану».
На стенах парижских домов часто появляется мелом написанный год — 1918. А еще — «Сталинград».
Кто знает, не окажутся ли и они там, среди побежденных?
110
«Быть взволнованным — значит дышать сердцем» ( фр.).
Париж, 23 февраля 1943
Утром рассматривал папку с фотографиями, сделанными отделом пропаганды при взрыве портового квартала Марселя. Опять превратили в пустыню место неповторимое, к которому я привязался всем сердцем.
Во время обеда я теперь всегда отдаю должное зрительной закуске. Сегодня, например, перелистывал Тёрнера, в морских пейзажах которого с их зелеными, синими и серыми тонами стынет великий холод. Они создают видимость глубины, возникающей через отражение.
Затем на маленьком кладбище в Трокадеро, где я снова увидел надгробную часовню Марии Башкирцевой {120} и вновь ощутил непосредственное присутствие покойной. Уже цветут некоторые травы, например желтофиоль и пестрый мох.
В книжной лавке на площади Виктора Гюго обнаружил целую серию произведений Леона Блуа, коего хочу изучить основательней. Всякая великая катастрофа влияет также на мир книг, легионы их она ввергает в забвение. И только когда лихорадка уже позади, видно, на что опирался автор в устойчивые времена.