Измена. Мой непрощённый
Шрифт:
— Насть, ну, Насть, ну сучка она малолетняя, вот она кто, — изрекает подруга.
— Потише! Она ж всё-таки дочка моя.
«Хотя, да», — думаю про себя. Ту боль, что я ощутила в тот раз, не сравнить даже с болью предательства мужа. Та уже улеглась, а эта горит синим пламенем…
— Хочешь, я с ней поболтаю? — предлагает Манюня.
— Ага, — замечаю с ехидством, — Вставишь на место мозги?
— Ну, кто-то же должен! — кичится она. Хотя у самой…
Старший сын привёл девушку в дом и намерен жениться. Средняя где-то
— Ты со своей когортой разберись сначала, — смеюсь.
— Ну, вот! Ты смеёшься! Это уже хорошо, — радостно клацает Машка. И я представляю её с сигаретой в руках.
Справа вижу больницу. Привычный белёный фасад. За которым меня ожидает привычный осмотр. Но самое главное — порция юмора.
— Манюнь, мне пора!
— А куда ты? — интересуется Машка.
— Да в больницу, к маммологу.
Она усмехается:
— Опять сиськи мять? А Витя-то знает, чем ты там занимаешься? Кстати! Когда же ты нас познакомишь уже?
— Всему своё время, — говорю я задумчиво.
Машка знает о многом. Но только не о причине визита сюда. Она думает — это я так развлекаюсь. Про опухоль я не сказала. А то бы подруга проела всю плешь…
В кабинете меня уже ждут. Быть знакомой врача хорошо! Никаких очерёдностей, никаких ожиданий. И с порога улыбка во все тридцать два.
— Михаил Дмитриевич? — деликатно стучусь.
— Угу, — навесив на нос очки, отзывается доктор.
Прохожу. Ставлю сумочку. Молча сажусь. Медсестру он уже отпустил. Я обычно к нему прихожу, когда дело к закату. И он предварительно щупает. А после сажает за стол. И бросает игриво:
— Чайку? Или что-то покрепче?
Я с укором смотрю:
— За рулём.
И тогда получаю печеньку и чашку душистого чая. Мы какое-то время болтаем и я убегаю. А Мишка, оставшись один, достаёт коньячок.
Но сегодня Балык молчалив. Хмурит брови и пишет корявым размашистым почерком буквы.
— Светило сегодня не в духе? — говорю я, пытаясь его вдохновить. Получается!
Балыков поднимает глаза, улыбается:
— Что, так заметно?
— А то!
Он вздыхает. Да так глубоко и печально, что я сомневаюсь: а это действительно он? Балыков не грустит! Он всегда улыбается! Или всё-таки, не всегда?
— Что-то случилось? — интересуюсь я как бы между прочим.
— Ааа, — отмахнувшись, Мишка снимает очки, — Жена написала, что дочь в этом году не приедет ко мне. Якобы визиты в Россию к отцу на неё плохо влияют.
Он усмехается. А я не могу осознать. Жена? Дочь? Это он про кого?
— Ты ж говорил мне, что не был женат? — пытаюсь узнать.
Миша вздыхает:
— Мало ли, что я там говорил. Брехло я, Насть! Брехло! По мне разве не видно?
Я щурюсь:
— Неа.
Он улыбается:
— Кучинская ты, Кучинская. В людях не смыслишь вообще ни фига!
— Подумаешь, — я пожимаю плечами, но тут же берусь уточнять, — Так… ты женат, значит?
— Был, — поправляет меня Балыков, — Развёлся после семи лет брака. По её инициативе, кстати.
Я хмурюсь:
— Так что, выходит, она тебя бросила?
— Выходит, что так, — усмехается он, — Ну, мы и не жили как муж и жена. В смысле, не спали уже. Я знал, что она с кем-то крутит. Общается по интернету. Нашла мне замену, свинтила в Америку. Поминай, как звали.
— А дочка? — решаюсь спросить.
Мишка вздыхает. Болезненно так! Будто задела какую-то рану в душе.
— А что дочка? Дочку забрала с собой. У неё теперь новый отец. Эмигрант. Не чета мне.
— А что ты? Ты, между прочим, светило науки, — спешу я напомнить ему.
Но Миша кривится, и отцепляет свой бейджик. Которым гордился.
— Да какой я светлило? Фонарь с мигающей лампочкой.
— Ты себя недооцениваешь, — робко бросаю, пытаясь утешить его.
Не выходит. И Миша, откинувшись в кресле, сидит, одинокий, понурый. Мне даже жалко его! Хочу предложить ему выпить коньяк. Но мне всё равно ведь нельзя! За рулём.
— А ты… ты любил её? — вырывается фраза, которую стоило умолчать. Но слова уже сказаны. И Балык утомлённо кивает:
— Любил. Когда-то давно. Но всякая любовь проходит, знаешь ли. Она как костёр. Если не подбрасывать поленья, то он погаснет. Вот и у нас, очевидно, погасла.
Он сжимает пластмассовый угол стола. И придвигается ближе:
— Я изменил с её лучшей подругой. В отместку! Просто, чтоб знала, что мне всё равно.
— А тебе всё равно? — уточняю я эхом.
— Ты знаешь, — он смотрит в пространство, — Когда-то готов был убить за неё, а сейчас всё равно. Даже страшно! Наверное, я разучился любить.
Я усмехаюсь:
— Любить нельзя разучиться. Это же не навык, а чувство. Оно либо есть, либо нет.
— Ну, вот у меня его нет ни к кому! — раздражается Мишка, — Я теперь потребляю женщин, как пищу. Просто жру без разбора, что под руку попадётся.
— Так значит, про шестерых детей, это правда? — щурюсь я многозначительно.
Балык горделиво пыхтит:
— Да хер его знает. Я так, ляпнул, навскидку. Может больше их, этих детей! Я ж не считал.
— Наверно, с медсёстрами зажигаешь? — пытаюсь поддеть его. Пробудить в нём желание снова шутить.
Мишка, однако, в ответ ужасается:
— Да ты что? На работе ни-ни! Это ж я тебе не свинья! Не сри там, где жрёшь, называется.
Я кусаю губу. Балыков, как всегда! Не утруждается подбирать выражения.
— Это ж ты на одних алиментах разоришься! — фыркаю я.
— Так, а я их плачу? — удивляется Мишка, — Те, кто хотят получить моё семя, имеют такую возможность. А дальше, это уже не моя забота. Решила рожать, так рожай! Я же тебя не просил об этом.
— Хм, — хмыкаю я, — То есть, тебе всё равно, что где-то растут твои дети?