Измена. Мой непрощённый

Соль Мари

— А я клянусь в том, что никогда не предам Настю, — сказал от себя.

Лежа кивнул, усмехнулся. И сунул мне нож, где на лезвии виделась кровь.

— Гляди, а то ответить придётся, — сказал, зажимая порез.

Я взглянул на свой, вытер кровь рукавом.

— Я и сам себе брюхо вспорю, если когда-нибудь сделаю ей больно.

«Любовь и дружба», — думал я. Вот самое ценное в жизни. Потом появился Давид. И я осознал, что самое ценное — дети. Частица тебя самого. То, что останется здесь, на земле, когда твои

кости истлеют.

Но вслед за детьми потянулась другая потребность. В деньгах! Я понял, что счастье немыслимо в бедности. «С милым рай в шалаше», — это бред. Ведь шалаш протекает. Ты хочешь его укрепить и украсить. Чтобы сказать себе: «Я это сам». Но, вправду ли сам?

Кем бы я был без неё? Рядовым инженером. Просидел бы всю жизнь взаперти? Ведь это Настя толкала меня на свершения. Это ради неё я вставал по утрам, одевался, топил на работу. И там, в этих стенах, старался, как мог…

Я задираю рукав пуловера. И демонстрирую шрам. Олежа смеётся и делает то же. Его шрам поменьше, и я упрекаю:

— Я знал, что ты крови боишься!

— И ничего не боюсь, — возражает Олежка.

Я щурюсь, тянусь за ключами. Ножик на них раскладной. Туристический. Там ещё есть открывашка и штопор. Вдруг что…

— Вот, — развернув, я кладу на столешницу рядом с Олегом.

Он хмурится. Точно как в прошлом!

— Что это?

— Я нарушил её, — говорю я со вздохом.

— Кого? — вопрошает Олег.

— Клятву нарушил, — объясняю ему, — Я Настю обидел! И ты имеешь полное право зарезать меня.

Он усмехается. Трогает тонкое лезвие. И глядит на меня с интересом:

— Этим тебя не зарежешь. Только зря руки марать! Тут нужно что-то побольше.

Я тру переносицу. Тихо смеюсь:

— Ну, спасибо! В следующий раз приходи со своим.

Я благодарен ему. Честно. Искренне. Что он не предал! Не выдал меня. Когда Настя звонила, ответил отказом. Сказал, что не знает об этом. Заверил, что я никогда бы не стал изменять.

— Нееее, ты ж многодетный отец! — ухмыляется друг, — Я не могу взять на себя такой грех.

— Да, многодетный, — я цежу, допивая стакан.

— Сколько твоим?

Я, прикинув, бросаю:

— Дианке четырнадцать осенью будет, а Давиду в апреле семнадцать. Прикинь?

— Офигеть! — ужасается Лежа. Его сыну всего лишь семь лет. Он заимел его поздно. Также поздно женился на Рите. Хорошая баба! Обычная, скромная. Любит его, дурака.

Мы обсуждаем детей. И на сердце теплеет. Когда речь заходит о младшем, я ощущаю, как где-то в районе сплетения образуется ком. Пытаюсь его протолкнуть. Не могу! Вспоминаю, как было легко рассуждать о Денисе и Динке. А о Никите всегда тяжело…

— Скажи мне одну вещь, — произношу я за стопкой. Мы перешли на коньяк. Решили, что хватит себя истязать полумерами.

— Ну? — отвечает Олег.

— Только честно! — говорю я, подняв указательный палец.

Он фыркает:

— Ну так!

Я собираюсь с силами. И с мыслями тоже.

— Ты думал о том, чтобы к Насте… Ну, чтобы после меня? — звучит как-то пакостно, и я исправляюсь, — Чтобы после развода?

Олег шумно дышит.

— Колись! — тычу пальцем в него.

Он напряжённо молчит. Смотрит в стопку, как будто желает увидеть ответ.

— Давай за Настю! — предлагаю я тост.

Мы дружно пьём. И, приземлив свою руку на стол, Олег отвечает:

— Я и пошёл бы к ней, если б не Макс.

Так зовут его сына.

— А Ритка? — бросаю, желая напомнить ему про жену.

— А что Ритка? — вздыхает Олег, — Сомневаюсь, что она со мной счастлива. Кто я? Обычный трудяга. Всё, что нажил, поместится в кулаке.

— Не преуменьшай, — толкаю его.

Но Олежа глядит на кулак. Хмурит брови:

— У меня, знаешь ли, в жизни взаимности не было. Не всем так везёт, как тебе.

Я усмехаюсь. Везёт! Не то слово, как сильно. Я представляю Олега и Настю. Я много раз представлял их вдвоём. Этот образ привычен! И думаю, что бы я сделал сейчас. Если б Олежа и впрямь соизволил пристроиться после меня?

Он долго ходил в женихах. Гостевал у нас дома. А Настя кормила его. А я наблюдал. С какой-то садистской, отчаянной жаждой смотрел, как он ест. Как он хвалит котлеты! Как смотрит на Настю. Как любуется ею тайком от меня.

Мне нравилось чувствовать эту потребность. Видеть, как Лежа вздыхает по ней. Я даже слегка расстроился, когда он женился. Но по факту был рад! Будь он холост сейчас… И кто знает? Пришлось бы убить его! Ведь я бы не вынес такого «соседства». Пускай лучше кто-то чужой её трахает. Но только не собственный друг.

Мы пьём за детей, за родителей. За весь женский род и за каждую по-отдельности. Потом за любовь и за дружбу. Потом — чтобы деньги водились. Потом за стояк…

В какой-то момент у Олега звонит телефон.

Он берёт его:

— Д-да!

Из трубки звучат недовольные вопли. Олежа включает суровость. И цедит:

— Рит, уймись! Я могу посидеть с лучшим другом?

— Рита! — кричу я, склонившись к нему, — Не ругай его! Это я! Это я виноват! Я держу его в заложниках. И требую выкуп!

Рита на том конце провода что-то бурчит. Намекает, что пьяного мужа не пустит домой. Олег убеждает её в своей трезвости. А я вспоминаю, как бросил Снежанке, что поздно приду. Имею я право на отдых? Она закивала и чмокнула в щёку. И написала недавно:

«Ты скоро?».

А я ей ответил:

«Ложись без меня».

Снежана смолчала. А Настя бы стала звонить, возмущаться! И это различие снова цепляет меня…

Кончается тем, что мы отлипаем от стойки. И, на ходу поддевая друг друга, выходим из бара и ловим такси.