Измена. Мой непрощённый
Шрифт:
— Вот, умница, солнышко, деточка, милая, — уложив, я опять накрываю компрессом горячий пока ещё лоб.
Помню, как в детстве, когда кто-то из них заболеет, у меня не хватало способностей взять себя в руки. Я — истеричная мать! Готовая сердце скормить своим детям, лишь бы только сберечь.
Илья в этом смысле всегда был спокоен, всегда мыслил здраво. И слушал врачей. Сказали, нельзя принимать аспирин, мы не будем. Сказали, нельзя сбивать жар, мы не станем сбивать. Он считал лучшим средством постельный
Динка лежит, обнимая мышонка. Плюшевый зверь всегда спит рядом с ней. Шерсть закаталась от времени, морда приплюснулась Динкиным тельцем. От её беззащитности, детскости, хрупкости, у меня разрывается сердце. Я сижу на постели, пытаюсь унять её жар.
— Как ты, солнышко? Голова не болит?
— Неа, — она выдыхает, закрывает усталые веки.
— Постарайся заснуть. Сон это лучшее средство, — говорю я, и глажу её по плечу. Поправляю на ней одеяло.
— Мам? — шепчет Динка, когда я уже собираюсь подняться.
Опускаюсь обратно:
— Что хочешь? Воды?
— Мам, — повторяет она и в глазах, сквозь болезненный блеск, я отчётливо вижу раскаяние, — Ты прости меня.
Я пытаюсь не плакать. Хотя у самой нарывает в груди.
— Не думай сейчас ни о чём, хорошо, — отвечаю с улыбкой. И глажу, и нежу в руках ослабевшие пальчики дочери.
— Нет, ты скажи, что простила, — настойчиво требует Динка.
Даже сквозь слабость, она всё равно настоит на своём.
— Ну, конечно, простила, — я опять охлаждаю компресс. Полотенце уже потеплело, впитало в себя жар её лба.
— И не злишься? — пытает она.
— Нет, не злюсь.
Она заболела внезапно. Ночью проснулась в горячке, позвала меня. Горло распухло, ей больно глотать. С утра вызывали врача. Оказалось, ангина.
«Догулялась?», — хотела я крикнуть. Но, глядя на дочь, передумала. Ни следа от той дерзкой девчонки, какой она стала. Моя уязвимая девочка, нежный нетронутый стебель которой сумел уцелеть, не сломаться, предстала такой, какой я её родила. Какой воспитала! И вся шелуха будто мигом слетела. И вот она снова моя. И я снова нужна ей! И меня не заменит никто.
Когда прозвучало «прости», я решила, что Динка имеет ввиду свои выкрутасы. Ночные приходы, истерики, злость. Но речь шла о другом.
— Я не думаю так. Ну… про тебя и про папу, — произносит она, глядя вниз, чтобы я не смогла различить её слёз.
Я улыбаюсь, шепчу:
— Ну, конечно. Тебе просто больно, малыш.
Как ни пытается Динка казаться сильнее, чем есть, но слезинка скользит по виску. И попытки напрасны!
Я вытираю её и касаюсь горячей щеки:
— Это пройдёт, вот увидишь. Всё будет хорошо.
Динка кивает и жмурится. Губы беззвучно шевелятся:
— Я люблю тебя, мам.
— Я тоже тебя люблю, моё солнышко, — отвечаю, сама вытираю слезинки. Хорошо, что она уже спит! Поправляю на ней одеяло. Ещё раз смотрю на своё дорогое дитя.
«Не торопись взрослеть», — умоляю я мысленно, — «Прошу, побудь ещё маленькой девочкой». Дина шевелится, плямкает губками, прижимает к груди свою серую мышь.
— Мой мышонок, — шепчу и губами касаюсь щеки.
Выхожу. Телефон на беззвучном. Сегодня четверг. Столько планов! Но всё подождёт. Есть дела поважнее. Начинаю обзвон. Сперва — Вите. Он мгновенно берёт:
— Да, Настюш!
— Витюш, ты прости, не получится сегодня приехать, — говорю, ощущая безмерную тяжесть в груди.
Голос его, озабоченный, близкий, добавляет тоски:
— Что случилось?
— Динка болеет, — говорю, и становится чуточку легче, — Ангина! Сегодня вызывали врача. Температура высокая, ночь не спала.
— Чёрт! Это плохо. Может быть, что-нибудь нужно? Лекарства? Продукты? Ты только скажи. Привезу! — он на работе, я слышу. Но, узнав о болезни, выходит туда, где потише. Волнуется, хочет помочь.
— Нет, спасибо, родной, у нас всё есть.
— Настюш, я так хочу обнять тебя, — отзывается Витя.
— Я тебя тоже… хочу, — шепчу я ему, прикрывая динамик ладонью. Хотя нужды в этом нет. Привычка таиться!
Слышу, как он улыбается:
— Мой солнечный лучик, — он стал меня так называть за улыбку, — Мне без тебя будет холодно.
— Мммм, — я стонаю от тяги к нему, — Ты не представляешь, как мне хочется к тебе, но я не могу.
— Я понимаю! Даже не думай об этом, — торопится он возразить.
Затем убеждает, что будет на связи. Что я могу позвонить ему, хоть среди ночи. И он тут же примчится ко мне! После — долго целует, ласкает словами и голосом. Я млею, кусаю губу. И прощаюсь с трудом. Словно даже один разговор даровал мне такое бесстрашие, какого не даст ни один из мужчин.
Но ещё один важный звонок ожидает на проводе. Эльдар берёт после второго гудка:
— Настя, только хотел набрать тебя. Ты на долю секунды меня опередила.
— Эль, — переняв это имя у Динки, я тоже зову его так, — Ты представляешь, Динок заболела.
— Что такое? — суровеет он.
— Ангина. Тяжёлая форма. Жар и горло болит. Не ест ничего и лежит, — я вздыхаю, сажусь на ступеньку. Лбом касаюсь перилл.
Эльдар озадачен. Но, будто забыв о своём дне рождения, учиняет допрос:
— Врача вызывали? Что сказал? Лекарства выписал?
— Да, да, — убеждаю его, — Лекарств полон дом.
— Лучшее лекарство — это постельный режим и чай с мёдом, — заявляет Эльдар.
Мёд, что он нам привёз, самых ценных сортов. Я сама его ела, как тот Вини Пух, прямо ложкой.