Измена. Предателей не прощают
Шрифт:
Я не знаю сколько времени стою под струями воды, пытаясь успокоить дыхание. Мысли ведут безумный хоровод. Что это было с ним? Со мной? Что произошло с нами? Ведь мы оба почувствовали, как искры залетали в этом маленьком пространстве. Ну и как мне себя вести с ним, когда я выйду из душа? И самый главный вопрос, на который должна ответить себе сама: я рада, что он ушёл или…
А что, если он ждет меня в своей комнате за дверью? Очень надеюсь, что его там сейчас не окажется. Наверное, самое лучшее делать вид, что нечего не произошло.
Распахиваю дверь ванны и нахожу свою пижаму с халатом на полу у входа. В комнате никого нет. Спасибо Алексею большое за это!
Переодеваюсь и невольно начинаю осматривать его комнату. Обычная мужская спальня. Небольшой рабочий стол с открытым ноутбуком. Рядом фото. Подхожу ближе. Вася, Алексей и Елизавета Ивановна – мама Алексея и Васина бабушка – сфотографированы где-то на юге.
Трогаю рукой мокрые волосы. Наверняка в этом доме есть фен. За дверью слышны шаги. Видимо Алексей вернулся.
– Алексей, - громко спрашиваю, открывая дверь. – а у тебя есть фен? Я хотела…
И сталкиваюсь в дверях с его матерью.
– … волосы посушить… - заканчиваю я, глядя в изумленные глаза женщины.
– Марина Игоревна?! – восклицает она.
– Елизавета Ивановна, - говорю тихим упавшим голосом.
Боже, как стыдно! Я в халате на пороге спальни ее сына! Что она подумает…
– Здрасьте, Марина Игоревна! – этот звонкий голос добивает меня.
– Здравствуй, Вася!
– выдавливаю из себя.
Провалиться! Прям сейчас! Прям тут! Ну пожалуйста! Сердечный приступ! Конец света! Ну хоть что-нибудь, пусть случиться прямо сейчас!
Но нечего не происходит. Елизавета Ивановна просто удивлённо смотрит на меня, а Вася с каким-то, как мне кажется, злорадным удивлением произносит:
– А что вы тут делаете? У папы в комнате?
Нет, я просто не выдержу это! Я хочу умереть со стыда!
– Ты же слышал, Вася, - спокойно говорит Елизавета Ивановна. – Марине Игоревне нужен фен. Иди, сбегай к Людмиле, спроси про ужин. Поищи отца, он возможно в кабинете или у Семена в сторожке. – переводит взгляд на меня. – У меня есть фен, Марина Игоревна. Пойдемте ко мне. Я вам его дам.
Вася с быстрым топотом летит вниз. А я медленными шагами иду за его бабушкой. Кажется, меня ждет крайне неприятный разговор.
– Держите, – протягивает она мне фен, когда мы заходим в ее комнату. – Где-то у Людмилы была еще плойка. Вам она нужна?
– Что? – верчу я фен в своих руках, - а, нет, спасибо.
Я должна что-то сказать, должна что-то объяснить. Но мне стыдно посмотреть ей в глаза. Учительница ее внука в комнате ее сына практически без одежды – потрясающая ситуация. Пауза затягивается. Елизавета Иванова садиться в кресло, а я стою перед ней.
– Как вы, Марина Игоревна?
– начинает она мягко, - у вас все в порядке? Присядете?
Поднимаю на нее удивленный взгляд. Это совсем не то, что я рассчитывала услышать.
– Я бы предложила вам чашечку чая, - она изящным жестом показывает на чайничек на кофейном столике. –Но скоро у нас время ужина, а перебивать аппетит не очень хорошо. Вы же останетесь на ужин?
– Что? Ах, да. Да. – неуверенно говорю я и продолжаю вертеть в руках фен.
– Садитесь, Марина Игоревна.
Опускаюсь на краешек, запахиваясь еще больше в халат.
– Вы не ответили на мой вопрос, - тихо и вкрадчиво повторяет Елизавета Ивановна, – у вас все в порядке?
Я вздыхаю и не знаю, что ответить.
– Марина, - позвольте, я буду вас звать так, под крышей дома моего сына? Марина, я вас хорошо узнала за все это время, а еще я хорошо разбираюсь в людях. Я знаю вас. Я знаю моего сына. И то, что вы сейчас в таком виде здесь, может говорить только об одном – у вас что-то стряслось. Я конечно уже стара женщина, отставшая от жизни, – легкая и слегка лукавая улыбка касается ее губ, - но возможно вам просто надо поговорить и станет легче.
Она наклоняется ко мне и ее ладонь накрывает мои руки, сжимающие этот треклятый фен. Ее пальцы такие теплые, покрытые сеточкой морщин, но все равно такие изящные. Я смотрю на ее руки и чувствую, как ком слез подбирается к глазам. Старые, теплые женские руки. Руки мамы. Руки, которые некогда меня уже не обнимут и не прижмут к себе.
И я начинаю говорить. Сначала сбивчиво, потом все быстрее и быстрее. У моих глаз оказывается платок, и спустя минуту, я уже некрасиво шмыгаю носом. Через какое-то время уже громко сморкаюсь в салфетку и все говорю, говорю. Не замечаю в какой момент вообще оказываюсь на груди Елизаветы Ивановны, и она гладит меня, чтобы успокоить.
– Как-как?
– переспрашивает она меня и хохочет, - клейстером?!
И я хохочу вместе с ней, пересказывая в красках всю историю. Из меня потоком льются слова про мужа, квартиру, подписанные документы; Ленку, наше детство, как остались с ней вдвоем; про угрозы от мужа и его выходку с карточками. Про все, кроме малыша. Эту тайну я еще не готова открыть никому.
Наконец я чувствую, что поток моих слов прекращается и я умолкаю.
– Девочка моя, - шепчет Елизавета Ивановна, - как хорошо, что ты вовремя поняла, с каким чудовищем жила и как хорошо, что вас больше нечего не связывает!
Я невольно касаюсь рукой пока еще плоского живота и кажется этот жест не ускользает от ее внимательного взгляда.
– Итак, - она забрасывает ногу на ногу, - Я очень рада, что ты здесь! Как хорошо, что ты согласилась принять помощь Алеши. – вдруг ее глаза делаются колючими. – Такие вещи прощать нельзя! Я как женщина тебя понимаю. Ты не хочешь их проучить?
– Уже второй человек из вашей семьи спрашивает меня о мести, - смеюсь я, - а вы выходит страшные люди!
– Нет, - совершенно серьёзно отвечает Елизавета Ивановна. – Мы добрые люди. Но добро, как известно, должно быть с кулаками. Хм… Помню по молодости загулял у моей подруги муж, так мы ему во все нательное белье перца насыпали и прогладили утюгом хорошенечко, он, ходил, чесался, плакал, а мы сказали, что бывшая его «наградила» чем-то. Ну тогда другое время было, разводы тяжело шли. Сейчас в ваше время полегче.