Измена

Джонс Джулия

Он больше не вальдисский рыцарь, и цели у него нет. Он не имеет права брать это письмо. Он служит герцогу Бренскому, а не памяти Бевлина.

— Я не могу его взять. Простите. Если бы вы нашли меня четырьмя днями раньше... — Закончить мысль, не говоря уж о фразе, было выше его сил.

— Но ведь мы проделали такой долгий путь. Старик будет недоволен, верно, Заморыш?

— Да он просто взбесится, Мотылек.

— Ну вот что: мы с Заморышем сейчас уйдем, а письмо оставим на земле. Когда мы уйдем, можешь его взять, и никто об этом не узнает.

Таул с улыбкой покачал головой.

— Хотел бы

я, чтобы все было так просто.

— Нам с Заморышем больно видеть тебя в таком расстройстве, Таул. Может, помочь тебе чем-то — между нами, без передачи Старику?

— Нет, ничего не надо — но все равно спасибо. — Таул поочередно пожал им руки. — Прошу вас, уходите. А с письмом поступайте как знаете.

Мотылек и Заморыш тихо посовещались.

— Вот Заморыш спрашивает, не надо ли тебе денег.

— Нет, спасибо, Заморыш. — Это было уж слишком!

Таул чувствовал, что не заслуживает такой доброты. Те двое снова пошептались.

— Ну что ж, — сказал Мотылек, — тогда мы пойдем. Но письмо мы все равно решили оставить тут — верно, Заморыш? Не можем же мы нести его назад — так не годится.

Заморыш с важностью кивнул и положил письмо к ногам Таула.

— Мы с Заморышем желаем тебе выгодной дороги.

— И процветания твоему очагу, — добавил Заморыш.

— Отлично сказано, Заморыш. — И оба попятились от Таула задом, как если бы он был королем. Так они добрались до конца улицы, махнули ему на прощание и растворились во мраке.

Таул собрался окликнуть их, но промолчал. Ему хотелось прочесть письмо, но он не мог. Он одиноко стоял в лунном свете и ждал. Ветер шевелил письмо, и его уголки соблазнительно приподнимались. Мелькнули какие-то буквы, написанные нетвердой рукой Бевлина. Таул знал, что должен уйти: если он останется тут еще немного, он поддастся искушению и вскроет письмо. Вся его душа стремилась к этому, но долг запрещал, напоминая, что Таул теперь подчиняется герцогу. Довольно и одной нарушенной клятвы.

Таул повернулся и пошел прочь.

XXI

Хват, затаив дыхание, наблюдал за этой сценой из темноты. Всем своим существом он внушал Таулу, чтобы тот взял письмо, но Таул не взял. Рыцарь — для Хвата Таул оставался рыцарем — ушел прочь, даже не оглянувшись. Самая настоящая боль пронзила сердце Хвата, и самая настоящая слеза скатилась по щеке. Слова Скорого эхом отдались в ушах: «Вот что получается, когда суешь нос не в свое дело».

Но как он мог отпустить Таула одного? Рыцарь еще слаб после ранения, и рассудок у него, как видно, помутился: целый мех эля в огонь! За таким глаз да глаз нужен.

Хват следил за Таулом, как только тот встал с постели, и вышел сразу за ним из дворца. Возникли небольшие хлопоты со стражей — они не верили, что Хват тут в гостях у герцога. Хват негодующе фыркнул при этом воспоминании. Ничего, он на славу отчитал их: они даже извинились и предложили разделить с ними ужин. Теперь Хват жалел, что не поймал их на слове: в животе у него образовалась дыра, куда как раз поместился бы пирог со свининой, и она все росла, причем делала это очень громко. Порой Хвату даже казалось, что живот его выдаст, — так он урчал во время беседы двух воров с рыцарем.

Они еще и рта раскрыть не успели, а Хват уже узнал их.

Он не раз встречал эту зловещую парочку на улицах Рорна. С ними никто не связывался. Старик всегда посылал их расправляться со строптивыми торговцами. Хват не помнил, как их звать, но забыть эти лица было трудно.

Поначалу он думал, что они порежут Таула на куски. Был один жуткий миг, когда он уже приготовился кинуться на выручку Таулу. В который раз. Обошлось, однако, без этого — те двое вступили с Таулом в разговор. Вполне дружелюбно как будто. Тогда Хват решил, что они задумали похитить рыцаря, — особенно когда большой полез за пазуху. Но тот достал оттуда не нож, а письмо.

Хват подобрался к ним на несколько футов ближе, вжавшись в какие-то трухлявые доски и вступив в кучу... отбросов. Голодные крысы грызли ему ноги, и ветер приносил запах бойни. Все как дома. Он слышал каждое слово. Письмо было от Бевлина, а Таул отказывался взять его. Несмотря на всю непреклонность рыцаря, Хват был уверен, что тот возьмет письмо, как только люди Старика уйдут, — но Таул ушел, оставив нераспечатанное письмо на мостовой.

Так не годится, решил Хват. Он, друг первейших воров и ученик самого Скорого, просто не мог оставить это письмо на улице, где его может подобрать первая попавшаяся молочница или разносчик. Нет уж, это письмо не должно попасть в чужие руки. Если Таул не взял его, то возьмет он, Хват. Глянув вправо-влево и понюхав воздух, Хват вылез из своего закоулка на улицу. Подскочив к письму, он сунул его за пазуху. Странно: Хват никогда не считал себя вором и не видел преступления в том, чтобы лазить по карманам, — но теперь, шагая обратно во дворец с письмом на груди, он впервые почувствовал, что взял чужое. Он поклялся не вскрывать письмо. Оно принадлежит Таулу, и Хват обязуется сохранить письмо для него.

* * *

Как только Ровас высадил его из повозки, Джек понял, что не имеет понятия, как носить бочонки с элем. Бочонок был шире его и на плече не помещался, а у груди его трудно было удержать — он норовил выскользнуть из потных рук. Джек испугался. Говорить было легко, а каково будет осуществлять все это? Он находился на окраине города, а форт, по словам Роваса, стоял в полулиге к югу.

Джек сызнова вскинул бочонок на плечо, пригнув голову. Согнувшись, он мог кое-как удержать свою ношу на спине. Эль на ходу плескался о стенки. Это мешало Джеку, и он ступал медленно, осторожно нащупывая дорогу ногами. Со стороны он, наверное, смахивал на пьяного.

Через пять минут ему захотелось пить. Скрюченную спину ломило, руки отказывались быть так долго заломленными за голову, а пота из Джека вытекло столько, что хватило бы наполнить еще один такой бочонок. Пуще всего, однако, Джека раздражали волосы: взмокшая грива лезла в глаза, и он не видел, куда идет. О том, чтобы сбросить бочонок, не могло быть и речи — Джек не был уверен, что сумеет снова взвалить его на себя, и продолжал тащиться, глядя себе под ноги.

Было прохладно, но не холодно, и полная луна хорошо освещала дорогу. Неподходящая ночь для злоумышленников. Тяжесть, которую он тащил, даже помогала Джеку успокоиться — горло у него так пересохло, что он не мог вымолвить ни слова. Бочонок весил почти как Тарисса, но нести его было куда неудобнее.