Изменить нельзя
Шрифт:
Спеша воспользоваться своевременным приглашением, делаю-таки два шага, отделявшие меня от обитой черным дерматином двери, толкаю ее и вхожу.
Глеб с мрачным видом развлекает себя тушением свечи с трех метров — нарочно для этого приспустил огромную, на девяносто свечей, чугунную люстру из-под потолка и теперь злыми взмахами один за одним сбивает трепещущие огоньки, причем даже не становясь в позу, без всяких видимых усилий — а огоньки в трех метрах от его рук срываются с фитилей и пропадают. Заметив, что я уже вошел, Глеб сжимает в кулак правую пятерню и бьет наотмашь
— Экономить надо, — не без скрытого бахвальства комментирует свои действия Глеб. — Материальный отдел все жалуется, что на нас много свечей уходит.
— Стул у тебя в кабинете именно поэтому только один? — спрашиваю, усаживаясь на краешек стола — я сегодня не на дежурстве, так что мне можно, трупов не будет. Хотя в приметы эти я не верю, конечно. — Экономишь?
— Ага, — кивает. — Сэкономил. Остальные поломались. Обо всяких тут разных…
Сэкономленный стул, на котором восседает, разумеется, хозяин кабинета, выполнен из замечательной цельной осины. Для всяких там разных — в целях экономии. И мебель, и оружие в одном флаконе.
Несмотря на показуху со свечками — подозреваю, устроенную нарочно для меня: мол, учись, пока я жив, — Огненный наш Ловчий явно не в духе, потому некоторое время, которого ему хватает, чтобы вновь подтянуть к потолку тяжеленную люстру, мы молчим слаженным дуэтом. Что называется, в унисон. Нам бы концерты давать — художественного молчания дуэтом. На подобном представлении никто не скажет, мол, и я так могу, а ты вот «Мурку»…
— Как думаешь, Шарапов, — покончив наконец со своим подсвечником, бурчит Глеб, — почему горбатого упыря Карпом прозвали?
— Потому что зеркальный? — выдаю первую пришедшую в голову и, по-моему, единственно возможную ассоциацию.
— Ас чего бы вампиру зеркальным быть? — словно хваля мою сообразительность, задает следующий вопрос Огнелов.
— У него что — отражение есть? — предполагаю несмело.
— Ага, — хмыкает, — вон, у тебя за спиной…
Прямо со стола, на углу которого так удобно расположился, ухожу перекатом в сторону, одновременно дергая из заплечной кобуры пистолет. Едва не открыл пальбу по ни в чем не повинному овалу зеркала.
— Шуточки у тебя, Глеб! — обижаюсь.
Ловчий смеется, хоть и не особенно весело. Зеркало слева от его стола спокойно и деловито отражает мою надутую от досады физиономию — никаких упырей в нем нет и вроде бы быть не должно.
— А вот это ты зря, — качает головой Глеб. — У нашего неисправимо горбатого друга и впрямь было отражение.
Вот тебе и раз — выпал снег!
— В смысле? — то ли не понимаю, то ли не верю. Оказывается, когда наши пилаты проводили опознание
Горбатого — все как положено, в условиях, исключающих визуальное наблюдение опознаваемым опознающего, — наш «заклятый друг» (возможен также вариант — «кровный друг») вдруг отразился в односторонне прозрачном зеркале, у которого их выстроили, — и шагнул навстречу своему двойнику в глубине стекла…
— И что? — спрашиваю.
— И все, — вздыхает Глеб. — Ни Горбатого,
Я снова, уже с неприкрытой опаской оборачиваюсь к зеркалу, и мне чудится, будто успеваю заметить лишнее отражение там, в самой глубине ненадежного отныне стекла.
— Не паникуй, Шарапов, — успокаивает меня Огненный Ловчий и рубит раздраженно ребром ладони воздух, отчего гаснет пара свеч на люстре под пятиметровым потолком. — Аналитики уже работают, опять же остальных из шайки ребята поспрашивали с пристрастием — ему не все зеркала подвластны. Сам понимаешь, серебро все-таки…
— То есть он ушел? — окончательно доходит до меня.
— Нет, хрен с чесноком! — рявкает Глеб. — Тебя ждет, говорит, пока не увидится — ни ногой из здания Управы!
Молчим.
— В общем, вот тебе пара образков и крестик особый нательный — сам Патриарх Всея освящал. Кроме того — строгая изоляция до…
— До чего? — взрываюсь. — Пока Карпуша меня зубами не загрызет, как обещал? Почему его сразу осиной не нашпиговали?!
— По кочану, — совершенно спокойно парирует Глеб. — Потому что если мы преступим Закон…
Надо же, Огненный Ловчий про Закон вспомнил! Как серебро голему кирпичному за ворот сыпануть в трамвае переполненном или Лиса-оборотня с моей помощью подловить на записочку, так пожалуйста, а тут…
— Не рефлексируй, поймаем мы его, — обещает Глеб. — И без тебя поймаем, — добавляет, но тут же прикусывает язык, понимая, насколько двусмысленно прозвучало это его «и без тебя». — С тобой, конечно, Шарапов. Только ты до окончания операции из Управы ни ногой. Иначе — сам понимать должен.
Понимаю, не дурак. Иначе одна нога — здесь, другая — там, голову вообще не нашли… «Я ведь тебя зубами загрызу, Володенька…» — вспоминаю шепот-шелест из мрака.
— Он придет за мной, Глеб, — понимаю. — Обязательно придет. И за Лиса поквитаться, и за себя…
— Я знаю, Шарапов, — глядя чуть исподлобья, кивает Огненный Ловчий. — Я знаю.
— Чеснока многовато! — позволяю себе покапризничать на пятый день вынужденной изоляции, принимая от дежурного очередной обед.
— Жри давай, — добродушно советует Гоша, гордящийся своими кулинарными способностями и внешностью. Сегодня он опять привычно гладко выбрит, не то что последние четыре дня, когда ходил, явно стесняясь неопрятной щетины. — Зато никакой упыряка не позарится, если, конечно, зубы и желудок чистить не будешь.
Умиляюсь заботливости товарища. Хорошо хоть осиной и серебром не потчует — чтоб уж наверняка никакой мертвяк не позарился.
— Где Глеб? — дежурно интересуюсь отсутствием новостей. Чесночная диета и вынужденная изоляция — не лучший способ быть в курсе событий.
— Ловит, — пожимает плечами Гоша, не меньше меня тяготясь своей ролью сиделки. — А я вот тут с тобой…
Молча жую, глотая досаду с ядреным чесночным привкусом. Обидно ему, понимаешь, в тягость за товарищем присмотреть! Небось нарочно чеснока не жалеет — отыгрывается на моем несчастном пищеварении.