К чему снится Император? Часть 2
Шрифт:
Рос храм, менялась и Российская империя. В ноябре произошло событие, которое потрясло тихую Москву, — убийство студента Иванова. Профессор Никитенко так писал об этом в своих заметках: «Опять какие-то гнусные прокламации, обращённые к массе народа. Книгопродавец Черкессов арестован. Говорят, арестованы и ещё несколько человек. В Московской Петровской академии убит один студент, говорят, своими же товарищами. Преступление это имеет будто бы политическую подоплёку».
Летом на Петербургском почтамте было задержано 560 пакетов с прокламациями, отправленными из-за границы. Даже в легальной печати выходили крайне острые труды. Неприглядную картину
В январе следующего года Нечаев скрылся за границу. В Женеве он объявил себя представителем «Революционного Комитета», чудом бежавшего из Петропавловской крепости. Здесь же он получает финансирование от английской разведки, пытавшейся воспользоваться шансом для расшатывания ситуации внутри России.
В сентябре Нечаев возвращается домой. В Москве он объявляет себя уже доверенным представителем Всемирного революционного союза и создаёт тайную организацию «Народная расправа» для проведения «мужицкой революции». По инструкции англичан, члены новой организации объединялись в замкнутые «пятёрки». Каждая «пятёрка» знала одно лицо, стоявшее выше её и входившее в состав некоей «высшей пятёрки». Наверху же стоял Комитет, которому все «пятёрки» должны были беспрекословно подчиняться.
Студент Иванов входил в одну из «пятёрок», но имел неосторожность относиться к Нечаеву иронически. Разражённый Нечаев объявил студента «шпионом» и приказал убить. За последовавшим судебным процессом на скамье подсудимых оказалось 87 человек. Сам же глава организации не обнаружился в их числе, успев скрыться за границу…
Эти события не умерили оппозиционные настроения. Английские деньги щедро оплачивали любые работы, указывавшие на «неудовлетворительное положение дел в России». Всем недовольным было очевидно, что самодержавие есть зло, — оппозиционеры требовали политических перемен.
— Надо что-то решать!
Начиналась бурная дискуссия.
— Народу можно помочь лишь распространением верных идей! — заявляли одни.
— Что толку в голом знании? Перерезать всех сволочей и делу конец!
— Резкими действиями ничего не исправишь, — утверждал Натансон. — Необходимо исследовать положение народа и лишь потом приступать к мерам…
— Глупость! — перебивал его разражённый оппонент и зачитывал тому цитату из статьи Ткачева: «Эти боязливые „друзья человечества“ забывают, что из всех теорий самая непрактичная есть та, что стремится к примирению старого с новым, потому что она хочет примирить непримиримое»!
Радикалы явно начинали брать вверх, так как никто не хотел признавать себя «боязливым».
— Слушайте, вот что пишет Бакунин: «Мы сами глубоко убеждённые безбожники, враги всякого религиозного верования и материалисты, всякий раз, когда нам придётся говорить о вере с народом, мы обязаны высказать ему во всей полноте наше безверие, скажу более, наше враждебное отношение к религии», — именно так надо разговаривать с народом.
После таких разговоров молодёжь возвращалась домой в раздумьях: распространять книги или убивать?..
К
«…Говорите, что это отлучение стало стеною для сына вашего между им и Церковью…Если он не от упорства и раздражения говорит вам нечто богохульное, а по убеждению, то эта стена уже была. А если этого последнего не было…то ваши слова не могли воздвигнуть сей стены. Его речи были пусторечием, равно как слова неверия, — не неверие, а просто смятение ума. Это есть состояние брожения. Судить по нему человека нельзя. Так и сына вашего. Я полагаю, что он верует, и по ошибке считает брожение мыслей за неверие…Молитесь. Господь не даст ему остаться в этом смятении. Ибо все системы новомодные очень шатки и непрочны. Сам увидит и бросит их…»
В другом письме мать жаловалась, что сын стал прятать иконку перед приходом товарищей. Феофан успокаивал: «…Скажите ему, что и всё может прятать…А когда не удастся, пусть всё внутренне делает, пусть в душе к Богу обращается и молится…И это настоящее будет Богу угодное дело».
По-прежнему в вузах возникали радикальные кружки. Там читали «прогрессивные» книги и статьи. Всё это были сплошь «критически мыслящие личности», которые были тесно спаяны между собой общей целью. Этим объединениям мешали жандармы. Постоянные аресты привели к ослаблению революционеров-народников. Это их вынудило перенести пропаганду в деревню, чему яростно призывал другой идеолог движения — Пётр Лаврович Лавров. В нелегальном журнале «Вперёд!» Лавров писал: «Мы зовём к себе, зовём с собою всякого, кто с нами сознаёт, что императорское правительство — враг народа русского; что настоящий общественный строй — гибель для России. Всякий, разделяющий наши мнения, обязан быть в наших рядах…» Попытки народников заразить своими мнениями мужиков натолкнулись на жёсткое неприятие.
— Я вам принёс истину. Необходимо передать всю власть народу и избавиться от ярма самодержавия, — убеждал в деревне пропагандист.
— Слышь, барин. Государь нам свободу и землю дал. Живём мы, конечно, небогато, — налоги больно большие, но по сравнению с тем, что было раньше это просто благодать. Еда и крыша над головой у всех есть, дети могут учиться бесплатно, врачи лечат недурно. Шёл бы ты отсюда по-хорошему. Иначе городового позовём, а то и сами накостыляем. Мы все помним, как студенты дома с людьми жгли, — не доводи до греха…
В духовную борьбу вступил и сам глава православной церкви. Филарет пытался показать, что то, к чему стремятся радикалы, является ложью и даже более того, настоящим злом. «Свобода есть способность и невозбранность различно избирать и делать лучшее, однако многие 'хотя не в рабстве ни у кого, но покорены чувственности, обладаемы страстью, одержимы злой привычкой…люди, более попустившие себя в это внутреннее рабство — в рабство грехам, страстям, порокам — чаще других являются ревнителями внешней свободы, — сколь возможно расширенной свободы в обществе человеческом, перед законом и власть. Но расширение внешней свободы будет ли способствовать им к освобождению от рабства внутреннего? Нет причины так думать. В ком чувственность, страсть, порок уже получили преобладание, тот по отдалению преград, противопоставленных порочным действиям законом и властью, конечно, не удержится от прежнего, предастся удовольствию страстей и внешней свободой воспользуется только для того, чтобы глубже погружаться во внутреннее рабство», — писал патриарх. Но «передовая молодёжь» оставалась глуха к тезисам российских праведников.