К морю Хвалисскому

Токарева Оксана

Мурава стиснула зубы, чтобы не застонать. Почему она позволила себе так бездумно истратить редкое и бесценное лекарство.

Анастасий поймал ее исполненный муки взгляд и покачал головой.

– Тебе не в чем себя винить, – сказал он. – Я ведь сам попросил тебя отдать снадобье Гюльаим. К тому же того количества здесь все равно не хватило бы, а девушке он сослужил неплохую службу…

Меж тем яд медленно и неотвратимо свершал свое разрушительное действие, все глубже и глубже проникая с током крови в тело. Анастасию стало совсем плохо, и о всяких исследованиях пришлось забыть.

Он лежал, обессиленный и бледный, под двумя меховыми одеялами и дрожал в летний зной от холода, который терзал его изнутри, замедляя течение крови и медленно подбираясь к сердцу. Его правильные, точеные черты были искажены жестокой болью, а затуманенные лихорадкой глаза почти не открывались. Что могла сделать Мурава? Прикладывать к вздувшемуся боку целебные снадобья, которые хоть чуть-чуть оттягивали яд, подносить к почерневшим губам плошку с питьем, которое юноша уже не мог проглотить, вытирать пот со лба, согревать холодеющие руки и молиться.

Девы и женщины рода, сидя в два ряда у шатра, пели лечебную песню бедик. Перекликаясь друг с другом, не умолкая ни на миг, они выводили строфу за строфой, словно строили терем или храм, укладывая за венцом венец. А на самую вершину этой постройки сияющей маковкой возносился голос Гюльаим, звучавший сегодня так страстно и проникновенно, что, будучи услышанным, подобно голосу легендарного Орфея, наверняка тронул бы сердце даже самого сурового божества.

Анастасий с трудом приподнял веки, и угол его рта шевельнулся в слабой попытке улыбнуться.

– Не думал, что эту песню когда-нибудь споют и для меня.

Мурава крепко обняла его скованную холодом руку:

– Держись! Ты обязательно выкарабкаешься!

Но Анастасий только покачал головой:

– Боюсь, не на этот раз! – он посмотрел на девушку с выражением нежности и боли. – А я столько еще хотел сказать тебе, моя прекрасная госпожа!

– Еще скажешь! – стиснул его другую руку Лютобор. – Завтра мы вновь перельем тебе кровь, и через неделю ты будешь говорлив, как ученый скворец!

– А кто же заплатит дэвам? – печально глянул на него ромей.

Ближе к полудню стало ясно, что надеяться уже не на что и что дэвы твердо вознамерились так или иначе получить положенную им мзду. Анастасий почти не приходил в сознание, и живчик на его шее бился все слабее и медленнее.

В это время в шатер тихонько вошел Улан. Мальчишка держал в руках небольшую, потемневшую от времени дощечку, на которой виднелось какое-то изображение.

– Может, это поможет, – проговорил он, виновато глядя на бабушку и отца. – Мастер Фрол сказал, что это образ матери Белого Бога…

Он повернул образок к свету, и новгородцы, находившиеся поблизости, благоговейно перекрестились. С темной кипарисовой доски, окруженная золотым сиянием в сонме пестрокрылых ангелов и огненных серафимов, смотрела Богородица. И хотя икона несколько потускнела от времени и чада лампад, от ее присутствия в шатре сделалось светлее.

Анастасий открыл глаза и взглядом попросил дать ему икону. Взяв образ дрожащими, немеющими пальцами он с помощью Муравы поднес его к губам.

– Все-таки я еще раз ее увидел! – прошептал он. – Эта икона – чудотворная…– продолжал он, делая

остановки почти после каждого слова. – Она принадлежала раньше моему деду… Он ее очень любил… Он говорил… что на это образ… была похожа моя мать.

Тороп, да и не только он, вгляделся в образ внимательнее и понял, что где-то уже видел эти черты. С древней доски глазами Богородицы на него смотрела боярышня Мурава, какой она должна была стать, надев убор замужества и изведав великое таинство материнства. Сходство заметил не только он. Каштановые брови Лютобора сдвинулись в задумчивости. Видел ли русс этот образ прежде, чем встретил его живое подобие в весеннем лесу? Смотрел на икону и Вышата Сытенич, и о чем он думал, Даждьбог весть.

– Где ты это взял? – удивленно посмотрел на сына хан Камчибек.

– Ну как где? – удивился тот. – Помнишь тех купцов, которые за проход через наши земли расплатились с Аяном тюками с какой-то трухой и сушеными кореньями. Он потом еще их догнал и сам взял, что пожелал, прихватив заодно и их жизни. Аян тогда в досаде мне всю эту труху в Итиль кинуть велел. А я подумал, зачем выбрасывать, зимой на растопку сгодится, стал перетаскивать на кошару. А оттуда эта дощечка и выпала…Я собирался ее распилить, лошадку для Барджиля и других малышей выстругать, да мастер Флор отсоветовал, сказал – вещь ценная, а лошадку потом из олова отлил. Куда как гораздо получилось!

Пока Улан рассказывал, черты Муравы, скованные холодом, веявшем из бездны, в которую она глядела, озарились призрачным, как блуждающий огонек, светом попытки надежды. С отчаянным исступлением малиновки, пытающейся защитить гнездо от гадюки, она бросилась к мальчишке:

– У тебя еще осталось что-нибудь из содержимого тех мешков? – прерывающимся голосом, со сведенными судорогой зубами, проговорила она.

– Как не быть! – с готовностью ответил Улан. – До зимы пока далеко. А летом и хворост найти можно!

В глазах Лютобора удивление странным интересом, который проявила к неведомому барахлу боярышня, сменилось пониманием.

– А ну-ка, показывай, где ты это добро хранишь!

Содержимое тюков уже было доставлено в шатер, и Мурава, приложив одну долю снадобья к ране, разводила еще одну в плошке, чтобы приготовить питье, а Улан все не мог понять, почему половина его родичей и их гостей с облегчением смеются, в то время, как другие возносят благодарственные молитвы своим богам.

Белая лебедь

Сделал ли свое дело живительный горный бальзам, или Богородица явила одно из своих чудес, о которых так любили рассказывать новгородцы, но Анастасий не только пережил эту ночь, но и пусть медленно, а все же пошел на поправку. Лихорадка отступила, опухоль опала, а новые вливания свежей крови и различные снадобья, которых не жалела боярышня, постепенно свели действие отравы на нет. Теперь оставалось только восстанавливать силы, не забывая беречь себя.

Но если с первым проблем не имелось: ради человека, дважды спасшего жизнь Гюльаим, ханы Органа и родичи девушки последнего не пожалели бы, лишь бы он ни в чем не нуждался, то в отношении второго возникали определенные сложности.