К 'последнему' морю (др. изд.)
Шрифт:
– А для чего тебе надо выполнять то, что завещал этот... она боялась сказать, но все-таки, пересилив себя, сказала, страшный старик?..
При этих словах Бату-хан вздрогнул.
– Он же ненавидел и боялся твоего отца, Джучи-хана. Поэтому теперь он бы ненавидел и тебя, завидуя твоим победам.
Один глаз Бату-хана прищурился, и легкая улыбка скользнула по губам.
– Ты, Юлдуз-Хатун, самая смелая во всей моей Синей Орде. Ты одна сказала мне то, что не решился бы прошептать ни один из самых храбрых воинов.
– Моя любовь к тебе сильнее страха, поэтому я скажу тебе еще кое-что. Ты необычайно раздвинул границы своего царства. Укрепи и
Бату-хан в гневе вскочил;
– Кто тебя научил так говорить? Сама ты не смогла это придумать. Твой совет - это женские гаремные разговоры и страхи! Я не могу нарушить данное слово. Я обещал моим воинам, что каждый, кто ворвется в Кыюв, сможет отломить кусок золотой крыши с дома бога. Довольно и того, что года назад я обещал войску, что будет разграблен богатый город урусов Новгород. Но я не дошел до него, застрял с войском в непроходимом болоте, мои багатуры скажут, что я хвастун и не выполняю своих обещаний.
Юлдуз-Хатун завернулась с головой в свое легкое черное покрывало.
– Опять слезы?
– Долго ли ты будешь в походе?
– Двенадцать лун. .
Уже уходивший Бату быстро повернулся, подошел к Юлдуз и жесткой рукой схватил ее за нежное плечо. Он быстро стал шептать:
– Подари мне сына! У меня много сыновей, но я с горечью вижу, что среди них нет полководца. Нет похожего на солнце! Нет у меня достойного наследника! Все мои сыновья между собой дерутся и ссорятся, готовые отравить друг друга. Наследником может стать только тот, кто умеет повелевать. А такого нет!
Юлдуз-Хатун стыдливо закрыла лицо руками и сказала:
– Потому я и хочу, чтобы ты никуда больше не отправлялся, а довольствовался твоим блистающим, как солнце царством Синей небесной Орды, чтобы ты оставался в Сарае.
– Почему?
– Потому что я уже надеюсь и даже уверена, что скоро я тебе подарю сына, и у него будут твои зоркие глаза, твоя смелость и твое уменье повелевать...
Бату-хан стоял задумчивый, озаренный багровыми лучами заходящего солнца:
– Для меня смелый доблестный сын будет высшей радостью. Весь поход я буду думать о тебе и ожидать твоего драгоценного для меня дара. Но я отправлюсь в поход в назначенный мною день... Чтобы оставаться могучим я должен раздавить моих соседей, или они раздавят меня.
Глава третья. ГНЕВ БАТУ-ХАНА
Бату-хана редко кто видел разгневанным. Смуглое сухое лицо его, точно выточенное из старого ореха, всегда казалось спокойным и невозмутимым в самых потрясающих обстоятельствах, хотя в сердце его, может быть, бушевали вихри. Так, в разгар боя, отчаянной атаки "бешеных" или штурма города вся сила воли, напряженной мысли полудикого ума, злорадства или досады - все достигало высшей силы, сжатое, словно в клещах, в несокрушимый алмаз, который все может разрезать, вспыхивая холодными искрами сухих коротких приказаний.
В таких случаях особенно сверкал прищуренный глаз и левый уголок рта с изогнутым разрезом сухих губ слегка приподнимался, показывая оскал хищных зубов. Его смуглое холодное лицо освещалось мимолетной усмешкой, самоуверенной, убежденной в своем могуществе и неизменной боевой удаче.
При этом Бату-хан не раз говорил:
– Могучий бог войны Сульдэ еще от меня не отвернулся!
Но в этот роковой день Саин-хан почувствовал угрозу возможной опасности. Всегда полагаясь только на себя, считая, что для него нет ничего невозможного, в
Чтобы проверить свои опасения, Бату-хан созвал "малый совет" из семи высших умудренных опытом чингизидов и багатуров. Однако, из гордости решив пока не раскрывать перед ними возникших тревог, он надеялся в разговоре навести своих собеседников на те же мысли, но сделать так, чтобы эти опасения исходили как будто от них самих.
В назначенный час все входили, скрестив руки на животе, в комнату, украшенную при входе двумя позолоченными китайскими "драконами счастья". Комната "великого приема" небольшая, квадратная. Пол затянут хорезмским красным ковром. У задней стены разложен, поверх первого, другой небольшой шелковый персидский ковер с причудливым рисунком. Здесь посередине лежит стопка квадратных, выделанных до нежности замши, кусков толстой верблюжьей кожи. На стене, над этим священным местом, прикреплены два "туга" - знамена правого и левого крыла монгольского войска. Между ними - девятихвостый "туг" джихангира, Повелителя Вселенной и начальника всех монгольских войск. Среди восьми густых черных хвостов яка посредине выделялся длинный рыжий хвост знаменитого Чингизханова жеребца.
Эта стопка из двадцати семи (три счастливых девятки!) верблюжьих кож, заведенная Потрясателем Вселенной, являлась священным походным троном внука его - Бату-хана. Все монголы помнили однажды сказанные Бату-ханом слова: "Полководец не должен возить с собой золотой трон. Он должен отбирать золотые троны у покоренных владык и переливать их в кубки для веселых пиров с верными соратниками. Троном великого смелого завоевателя должен быть подседельник его коня".
По правую сторону от трона обычно садились великие начальники отдельных орд, кюряганы*-чингизиды: Орду, Шейбани, Гуюк и Менгу. В этот вечер Орду еще не явился. Гуюк (как обычно) тоже прислал гонца с известием, что он заболел. По левую сторону поместились грозные темники: Пайдар, Кадан, Бурундай и великий аталык, воспитатель и военный советник Бату-хана, Субудай-багатур, сверлящий каждого своим единственным глазом.
Бату-хан поднялся по витой лестнице и вошел бесшумной походкой тигра.
– Да сохранит тебя вечное небо на тысячу лет!
– склонившись, воскликнули все ожидавшие.
Гибкими движениями хищного зверя Бату-хан уселся на желтой стопке верблюжьих кож и обвел всех внимательным взглядом: никакой тревоги или озабоченности ни у кого на лице он не заметил.
Все подходили к Бату-хану и совершали положенные выражения верности и почтения, целуя ковер между руками. Затем медленно и с достоинством садились вдоль стен. Ловко проскользнувший в комнату негритенок Саид принес ворох ковровых подушек и подложил каждому под руку. Осталось пустым только место справа от Бату-хана, где обычно сидел его старший и любимый брат Орду.
Общее молчание прервал хан Менгу, сказав с приветливой улыбкой:
– Кажется, мы уже накануне "счастливого дня", начала долгожданного похода? Как ты здравствуешь, наш любимый Саин-хан? Силен ли ты? Как дышит твоя грудь? Как могучи твои руки?
Бату-хан равнодушно отвечал, смотря прямо перед собой:
– Благодарение вечному небу! Я здоров. Все благополучно. Ты здоров ли?
Менгу пробормотал обычную благодарность. Все затихли, ожидая, что скажет Бату-хан. Он начал отрывисто: