К своей звезде
Шрифт:
И вдруг испугался, тряхнул головой, словно хотел от чего-то липкого освободиться.
– Она все поймет. Она не простит нашего сговора.
– Но что же делать?
– А ничего не делать! – сказал решительно Булатов. – Вечером будет катер. Я уеду…
Ангелина Ивановна выглянула в окно, похлюпала носом и махнула рукой – будь, что будет.
– Идите погуляйте, ждет уж не дождется.
Женька встретила его плутовской ухмылкой.
– И чем завершились переговоры высоких сторон?
Смотрела исподлобья, в глазах метались темные бесенята. Так же настороженно-выжидательно смотрели на Булатова застывшие
– Какие переговоры? Она мать, – сказал Булатов. – И ее можно понять.
– Браво! – Женька три раза хлопнула в ладоши. – Тогда я вам расскажу, о чем вы говорили. Можно?
Булатов взял ее за руку и попросил показать местные достопримечательности.
– Через несколько часов придет катер, а я даже тундру как следует не увидел.
– В тундру так в тундру, – согласилась Женька. – Но вы еще не ответили на мой вопрос: могу я пересказать ваш умный взрослый разговор?
– Валяй.
– Олег Викентьевич, я не узнаю вас. Такая неучтивость…
– И я не узнаю вас, Евгения Дмитриевна. Такая учтивость… И главное – неискренность.
– Вот и первая ссора! – обрадовалась Женька.
– Неправда, – уличил Булатов. – Вторая. Первая была при знакомстве. В скверике на Институтском.
Женька уловила в интонации Булатова нечто импонирующее ее настроению и улыбнулась с открытой благодарностью.
– Так я начинаю? – сказала она вопросительно. Не получив ответа, продолжила: – Мама, конечно, в ужасе. Как же! Ее дикая собака Динго посмела полюбить кого-то кроме своих хозяев. Да еще и не скрывает своих чувств. Кошмар! «А если она вам, Олег Викентьевич, наскучит своей прилипчивостью? Вы же отмахнетесь от нее, как от назойливой мухи! Не кажется вам, что причинять ребенку такие страдания жестоко?»
– Подслушивала? – спросил Булатов.
– Вот! – прямо-таки взвилась Женька. – В точку попала! Я же знаю мамулечку, как пять своих пальцев. А что вы ей ответили? Ну да, вы сказали, что для беспокойства пока нет повода, что еще сами не разобрались в своих чувствах и что ни при каких обстоятельствах не позволите обидеть Женьку.
Булатов остановился, взял ее за плечи и повернул к себе.
– Ты что? В самом деле ясновидящая?
– Я же вас предупреждала, Олег Викентьевич.
– Шаманские штучки?
– Угу.
– И мысли читаешь?
– Читаю.
– Ну и что?
– Вы решили согласиться с моей мамулей. «Уеду, а там будет видно».
– С ума сойти.
– И это будет, Олег Викентьевич. Сначала я свихнусь, а потом и вы.
– Послушай, Женька…
– Не надо. Только ничего не надо говорить. Я вам сама скажу. У диких собак исключительное чутье. Они никогда не навязываются тому, кто не нуждается в их преданности. И никогда не отдают больше, чем у них могут взять. И не казнитесь, Олег Викентьевич, решение вы приняли правильное, ибо другого принять не могли. Другого решения просто не существует. Молчите! Не надо ничего говорить. Если бы вы знали, что я передумала за те сутки. Если бы слышали, как просила я вас вернуться…
– Потому и вернулся, – сказал он и заправил под платок ее мягкие кудряшки.
Этот жест сразу стер в глазах Женьки недоверие. Губы ее вздрогнули, по щекам полыхнул румянец. Она опустила глаза и быстро отвернулась.
– Пойдемте, – сказала примирительно, – я покажу вам местное кладбище.
И, не ожидая его согласия, зашагала по густой зеленой траве к поселку Устье.
Потом Булатов не раз вспоминал это мгновение. И не мог ни ответить, ни объяснить себе – что помешало ему взять ее лицо в ладони и прямо сказать: «Я люблю тебя, Женька! Люблю больше всего на свете! Больше жизни!» Она все это знала и видела. Но ей было необходимо услышать признание.
Поздно вечером Женька проводила Булатова на катер. Пришли Дмитрий Дмитриевич с Ангелиной Ивановной, высыпало почти все население поселка. Женька сдержанно шутила.
– Оркестра, к сожалению, у нас нет, – говорила она, заглядывая ему в глаза, – но если бы был, сами понимаете… Тем не менее ваше пребывание в Устье, Олег Викентьевич, станет для аборигенов событием историческим. Нас не часто балуют своим вниманием такие великие люди. Отныне время в Устье будет делиться на «до Булатова» и «после Булатова». Это факт.
– Спутаю я вам это летоисчисление, – сказал он, – возьму и прилечу еще раз. Как тогда?
– Думаю, что устьинцам не грозит ваш повторный визит, – ответила Женька с вызовом, хотя угроза Булатова показалась ей любопытной.
Прощались сдержанно. Дмитрий Дмитриевич пожал Булатову руку, и сказав «спасибо вам за все», быстро растаял в толпе. Ангелина Ивановна всплакнула, обняла его за голову и поцеловала в лоб. Попросила за что-то прощения, посмотрела на притихшую дочь, на него, вытерла платком глаза и, обращаясь то ли к одному Булатову, то ли к нему и Женьке, тихо сказала:
– Будьте счастливы…
Когда мать отошла, Женька сняла варежку, выпростала из рукава полушубка руку.
– Желаю вам, Олег Викентьевич, хорошей погоды и мягкой посадки.
Он взял ее узкую теплую ладонь, осторожно пожал и потянул на себя. Женька отрицательно качнула головой.
– Я могу заплакать, – сказала она тихо. – Не надо. Мы ведь больше не увидимся.
– А ты не можешь использовать свои шаманские фокусы?
С катера поторопили, и Женька вдруг сама потянула его за обшлага полушубка, сомкнула на шее руки и крепко поцеловала в губы. Булатов не успел опомниться, не успел ничего сказать, как она растворилась в толпе провожающих.
Катер шел по ночной Индигирке, утыкаясь лучом прожектора то в один, то в другой берег. Кругом была девственная тьма, и только бортовые иллюминаторы иногда бросали на маслянисто-черную воду блики. Дул холодный встречный ветер, и Булатов спустился в салон. Здесь, на одной из банок, обтянутых потрескавшимся дерматином, ему была приготовлена постель.
Ворочаясь от бессонницы, он впервые почувствовал какую-то неясную тревогу. Еще не затронув его, она, подобно летучей мыши, лишь прошелестела невидимыми крыльями в темноте ночи и бесследно растаяла. Во второй раз эта птица напомнила о себе, когда он прощался у самолета со своими новыми друзьями из районной больницы. Возвращая с благодарностью полушубок и теплую шапку, Булатов увидел у трапа молодую женщину в пуховом платке и красных варежках, и подумал, что здесь могла быть и Женька. Ему надо было только попросить ее, чтобы проводила до самолета. И она с радостью проводила бы. Но он не попросил. И даже не подумал попросить, дубина стоеросовая.