К югу от мыса Ява
Шрифт:
Ямата поднял брови:
— Я не совсем уверен, что…
— Один из них пытался меня убить, — хрипло сказал Ван Эффен. — И у меня есть личные счеты, которые нужно свести. Вы оказали бы мне большую услугу, капитан Ямата, если бы позволили сделать это немедленно.
Ямата оторвал взгляд от солдата, ссыпавшего алмазы обратно в распоротый саквояж, и погладил подбородок. Николсон почувствовал, как стучит в висках кровь и заставил себя дышать ровно. Он сомневался, что кто-либо еще, кроме него, знает, что происходит.
— Полагаю, вы имеете на это полное право, мы многим обязаны вам. Однако… — Внезапно сомнения и неуверенность покинули Ямату, и он улыбнулся. — Ну конечно же! Вы являетесь здесь старшим по званию офицером союзной державы, и любой ваш приказ…
— Благодарю вас, капитан Ямата, — перебил Ван Эффен. — Считайте,
Оставив протесты Гордона без внимания, Ван Эффен, волоча ногу, направился к японскому солдату у помоста старейшин, державшему в одной руке собственную винтовку, а в другой — автоматический карабин Фарнхольма. С небрежной уверенностью человека, не ожидающего ни вопросов, ни сопротивления, Ван Эффен решительно выхватил у солдата карабин, убедился что он полностью заряжен, перевел предохранитель в режим автоматической стрельбы и двинулся обратно к Гордону, по-прежнему лежавшему у стены, неестественно расширив глаза, издавая стоны и причитания, перемежавшиеся судорожными всхлипами. В глазах устремленных на Гордона и Ван Эффена, светился целый каскад эмоций, от жалости и гнева до предвкушения и полного непонимания. Лицо Николсона было лишено всякого выражения, равно как и Яматы, правда, непрерывно облизывавшего губы. Никто и не пытался заговорить или двинуться. Несмотря на готовящееся убийство, нечто, не поддававшееся объяснению, витавшее в наэлектризованной атмосфере хижины, пресекало любое возражение или вмешательство. Когда же вмешательство все же случилось, исходило оно снаружи, с кампонга.
Пронзительный крик по-японски заставил всех резко повернуть головы к двери, за ним последовал шум короткой жестокой схватки, душераздирающий вопль и отвратительный полый звук, похожий на треск раскалываемого гигантским топором арбуза. Недолгое зловещее затишье почти немедленно разорвалось ревом и напором огня и дыма, с невероятной скоростью охвативших дверной проем и большую часть передней стены беснующимся трескучим пламенем.
Капитан Ямата сделал два шага в направлении двери и, не успев прокричать приказ, умер с открытым ртом, когда пули из карабина Ван Эффена разворотили ему полгруди. Оглушительное стаккато заговорившего внутри хижины оружия перекрыло гул пожара. Следующими упали сержант на помосте и солдат рядом с ним. И тут же ярко-красный фонтан хлынул из середины лица Сайрена, — а низко согнувшийся над медленно поворачивавшимся стволом карабина Ван Эффен, нисколько не изменившийся в лице, все еще давил пальцем на спусковой крючок. Он пошатнулся, когда первая винтовочная пуля попала ему в плечо, споткнулся и упал на одно колено, когда вторая впилась ему в бок, и, вопреки всему, продолжал сохранять каменное выражение лица, лишь сильнее напрягся побелевший указательный палец. Эта картина занимала все внимание Николсона, прежде чем он заметил рядом солдата, наводившего автомат на человека у стены, и бросился ему в ноги. Они покатились по полу и вскоре Николсон обрушил приклад автомата на очертания головы под собою, и спустя долю секунды уже стоял на ногах, отбивая сверкнувшее лезвие штыка, а ногой нанося удар в незащищенный пах.
Сомкнув пальцы вокруг тощего горла противника, он осознал, что Уолтерс, Ивэнс и Уиллоуби также стоят на ногах, отчаянно сражась в причудливом полумраке из красного огня и едкого удушливого дыма, наполнившего комнату. Он также осознавал, что карабин Ван Эффена замолчал, что какое-то другое автоматическое оружие с иной циклической частотой стреляет сквозь стену бушевавшего пламени, практически заслонившую дверной проем. И затем чей-то локоть, обхватив его сзади за шею, стал душить в мрачной, жуткой тишине. В глазах у Николсона вспыхнул розовато-красный туман, и старший помощник понял, что это — стучащая у него в голове кровь, а не блики неистовствовавшего пожара. Его силы иссякали, он уже погружался во тьму, когда смутно услышал за спиной крик душившего его. В следующий миг Маккиннон, спотыкаясь, за руку потащил его к полыхавшему дверному проему. Но было слишком поздно — во всяком случае, для Николсона. Рухнувший с крыши, объятый огнем брус лишь только зацепил голову и плечо, но этого оказалось достаточно, и даже более чем достаточно, учитывая его изможденное состояние, чтобы мрак сомкнулся над ним.
Он пришел в себя уже лежа у стены ближайшей хижины с наветренной стороны. Неясно понимая, что над ним сгрудились люди, что мисс Плендерлейт стирает сажу и кровь с его лица, он видел огромные языки пламени вертикально вздымающиеся в черное беззвездное небо, в то время как дом совета, одна стена и большая часть крыши которого уже сгорели, постепенно превращался в пепелище.
Сознание вернулось полностью. Он неуверенно поднялся на ноги, поддерживаемый сбоку мисс Плендерлейт. Стрельба прекратилась, слышен был лишь отдаленный рев грузовика будто буксующего в песке. Японцы — вернее те немногие, что остались из них в живых, — по-видимому, в панической спешке покидали кампонг.
— Маккиннон! — Ему пришлось повысить голос, чтобы перекричать трескучий рев пожара. — Маккиннон! Где вы?
— Он где-то на той стороне дома, — сказал Уиллоуби. — С ним все в порядке, Джонни.
— Все ли вышли? — требовательно спросил Николсон. — Кто-нибудь остался внутри? Скажите же ради всего святого!
— Думаю, выбрались все, сэр, — неуверенно проговорил стоявший сбоку Уолтерс. — Там, где мы сидели, никого не осталось — я в этом уверен.
— Слава Богу, слава Богу! А Ван Эффен?
Все промолчали.
— Вы слышали мой вопрос? — заорал Николсон. — Выбрался ли Ван Эффен? — Заметив Гордона, Николсон схватил его за плечо. — Ван Эффен что, до сих пор там? Вы были к нему ближе всех.
Он преодолел половину обратного пути, когда треск, заглушивший даже рев огня, заставил его резко остановиться. Несколько горящих балок обрушилось с крыши на землю, вздымая фонтаны искр и раскаленных угольев не далее трех футов от места, где он застыл как вкопанный. Дверной проем стал абсолютно непроницаем. Николсон быстро поднял глаза, мимолетно ухватившие картину начавшей обваливаться крыши, и более не мешкал. В четыре порывистых неуверенных шага он преодолел блокировавшие проход к двери полыхавшие бревна. Его сухие, как хворост, штаны моментально загорелись, и извивающиеся костерки пламени столь быстро побежали вверх, что Николсон ощутил их жадные мучительные прикосновения на своих обнаженных руках, державших мертвый вес Ван Эффена. Огонь безжалостно впивался в подошвы ботинок, а в ноздри — тошнотворный запах паленой плоти. Его разум улетучивался, силы иссякали вместе с чувством времени и пространства, когда чьи-то сильные руки подхватили его под локти и вытащили на прохладный животворный вечерний воздух.
Легче всего на свете, наверное, было бы передать Ван Эффена в распростертые объятия, упасть на землю и позволить долгожданной волне забытья нахлынуть и унести его. Искушение поступить именно так было почти неодолимым, но Николсон поборол его, продолжая стоять, хватая огромными глотками воздух, хотя легкие, казалось, могли справиться лишь с малой долей того, что им требовалось. Постепенно мозг его стал проясняться, дрожь в ногах улеглась, и Николсон разглядел наконец столпившихся вокруг него Уолтерса, Ивэнса и Уиллоуби. Не обратив, однако, на них никакого внимания, старший помощник пробился сквозь частокол тел и отнес Ван Эффена под прикрытие ближайшей с наветренной стороны хижины.
Медленно, с бесконечной осторожностью Николсон опустил раненого на землю и принялся расстегивать его продырявленную пулями, запачканную кровью рубашку. Ван Эффен схватил его за запястья слабыми руками.
— Вы теряете ваше время, мистер Николсон. — В его едва слышном в шуме пожара голосе клокотала кровь.
Проигнорировав сказанное, Николсон разорвал рубашку напополам и поморщился, увидев открывшееся зрелище. Если Ван Эффену суждено жить, ему следовало немедленно наложить бинты. Разорвав собственную полуистлевшую рубаху на несколько частей, старший помощник промокнул раны, следя одновременно глазами за бледным, изможденным лицом немца. Ван Эффен скривил губы в неком подобии улыбки, видимо, сардонической, если бы не выражение его глаз, подернутых теперь тусклой дымкой коллапса.