К югу от мыса Ява
Шрифт:
Дорога в Бантук, вернее, пологая лесная тропа, вилась среди пальмовых и табачных плантаций и вонючих болот по пояс, достаточно опасных в темноте. Однако маршрут, выбранный Телаком, лишь однажды проходил по краю дороги и дважды ее пересекал, опять углубляясь в топи и рисовые поля. Все трое были очень плохи — в особенности Телак, — потерявший много крови, и любой врач, не колеблясь, тут же поместил всех в стационарный госпиталь. Но тем не менее они почти бежали по труднопроходимой влажной местности, чувствуя, как гулко и требовательно бьется сердце, но ни разу не сбившись на шаг. Они бежали, обливаясь потом от нечеловеческого напряжения и жгучей боли в легких, и даже не понимая как отрывают от земли отяжелевшие ноги перешедшие предел выносливости мышцы. Они бежали и бежали.
Когда они вторично пересекли дорогу, то увидели впереди брошенный японский грузовик. И даже не сбавили бега, ибо без сомнения японцы, взяв пленников, устремились к городу пешком. Машина прежде чем заглохнуть проехала гораздо дальше, чем они предполагали, преодолев, по меньшей мере, половину пути до Бантука. Как давно оставили ее японцы, сказать было трудно. Николсон мрачно сознавал, как неумолимо тают их шансы на успех с каждой минутой. Это понимали все, но не допускали и мысли о даже небольшом снижении темпа. И, заметив грузовик, еще отчаяннее помчались вперед из последних сил.
Не раз во время бега перед Николсоном возникали картины, как, вероятно, японские солдаты обращаются с пленниками, безжалостно подгоняя их на лесной тропе. Перед глазами стояли приклады винтовок, может быть, даже штыки, жестоко врезающиеся в спины еле бредущего, спотыкаясь от слабости и усталости, старого больного капитана и едва переставляющей ноги Гудрун с маленьким Питером на руках — после полумили даже двухлетний ребенок может стать непосильной ношей. Хотя, возможно, японцы забыли мальчика в спешке где-то в джунглях, оставив на верную смерть. Однако внутренний ментор Николсона не позволял этим мыслям завладеть рассудком, перерасти в наваждение и привести к душевному бессилию, включая их лишь ненадолго как бы для стимуляции усилий. На протяжении всего изматывающего пути мозг Николсона оставался необычайно холодным и отрешенным.
Когда они достигли окраин Бантука, стало довольно холодно, звезды исчезли и начал накрапывать дождь. Бантук был типичным яванским прибрежным городком, не слишком большим и не слишком маленьким, причудливо вобравшим в себя черты старого и нового, являя собой как бы смесь Индонезии образца столетней давности и далекой Голландии современного периода. На берегу, вдоль изгиба бухты, ютились ветхие полуразвалившиеся хижины, возведенные на длинных бамбуковых шестах выше уровня паводка, с подвешенными сетями для лова рыбы во время прилива. До середины пляжа тянулся изогнутой формы мол, заходивший за один из мысов бухты и обеспечивавший укрытие баркасам, рыболовецким судам и накрытым тентами прахоэ. За хижинами беспорядочно выстроились два или три ряда деревянных лачуг с соломенными крышами, похожих на те, что встречаются в деревнях в глубинных районах острова. И уже за ними находился деловой и торговый центр города, ограниченный домами и строениями, плавно редевшими к окраине, где начиналась отлогая долина. Замыкавшую с ее стороны часть Бантука вполне можно было назвать типичным нидерландским пригородом, хотя и лишенным широких протяженных бульваров, таких, как Батавия или Медан, зато с маленькими опрятными бунгало и причудливыми колониальными особняками, каждый из которых был окружен великолепно ухоженным садом.
В эту часть города и вел Телак своих спутников. Они стремительно миновали затемненные улицы в центре Бантука, даже не пытаясь прятаться или пробираться задворками, — на осторожность времени не оставалось. Несколько человек, вышедших на мокрые от дождя вечерние улицы, заметили их. Николсон, полагавший, что японцы объявили в Бантуке комендантский час, понял, что ошибался, ибо некоторые кофейни оказались по-прежнему открытыми, и их хозяева-китайцы в блузах навыпуск стояли под навесами у входов, безразлично взирая на бегущих.
Преодолев около полумили в глубь города, Телак перешел на шаг и жестом указал Николсону и Маккиннону встать в спасительный мрак высокой ограды. Впереди, не далее пятидесяти ярдов, вымощенная щебнем дорога была перекрыта высокой стеной с аркой посередине, сводчатый проход которой освещался парой электрических фонарей. Два человека, прислонившись к дугообразным стенам, разговаривая, курили. В сильном свете даже на расстоянии бросались в глаза серо-зеленая униформа и фуражки японской армии с изогнутыми тульями. За воротами просматривалась круто поднимавшаяся подъездная аллея, освещенная рядом фонарей. Аллея вела к массивному белостенному особняку. Арка скрывала большую его часть, оставляя на обозрение лишь крыльцо с колоннами и два залитых светом эркера. Николсон повернулся к тяжело дышавшему рядом Телаку.
— Это здесь? — были первые слова, произнесенные им со времени ухода из кампонга.
— Это тот дом, — прерывисто проговорил Телак. — Самый большой в Бантуке.
— Как и следовало ожидать. — Николсон помолчал, утирая пот. — Они прибудут этой дорогой?
— Другого пути нет. Они пройдут здесь. Если, конечно, еще не прибыли.
— Если еще не прибыли, — эхом отозвался Николсон. Впервые страх чуть не привел в смятение рассудок, грозя свести на нет весь замысел; но старший помощник безжалостно отогнал его. — Если они уже там, рассчитывать не на что. Если нет, то мы можем немного отдышаться — мы не должны действовать полумертвыми от усталости. Как вы считаете, боцман?
— У меня руки чешутся, сэр, — тихо сказал Маккиннон. — Давайте начнем прямо сейчас.
— Много времени это не займет, — успокоил его Николсон, и повернулся к Телаку. — Над стенами, я вижу, шипы?
— Верно, — мрачно ответил Телак. — Сами по себе шипы — дело преодолимое, но они под током по всему периметру.
— Так это единственный вход? — тихо спросил Николсон.
— И единственный выход.
— Понятно. Даже очень. — Минуты две разговор не возобновлялся. В тишине слышалось лишь становившееся более ровным дыхание. Николсон с нечеловеческим терпением ждал момента, когда силы восстановятся максимально. Наконец он выпрямил плечи, вытер ладони об обгоревшие остатки своих защитных штанов и повернулся к Телаку.
— По этой стороне мы миновали высокую стену примерно шагов за двадцать отсюда?
— Правильно, — кивнул Телак.
— За стеной, близко от нее, растут деревья?
— Я тоже их заметил, — опять кивнул Телак.
— Давайте вернемся туда. — Николсон, держась ограды, неслышно направился обратно.
Все было проделано за какие-то две минуты, и в двадцати шагах никто не услышал и намека на звук. Николсон лег на землю у основания стены и тихо застонал. Тишина. Он застонал громче и жалобнее. Через несколько секунд один из часовых выпрямился и настороженно уставился на дорогу. Мгновение спустя второй проделал то же самое. Солдаты переглянулись, торопливо перекинулись парой фраз и, поколебавшись, побежали вниз по дороге. Один включил на ходу фонарь. Николсон заохал еще громче и скрючился на земле, повернувшись к подбегавшим спиной, чтобы в нем не сразу узнали уроженца Запада. В мечущемся луче фонаря он уловил мерцающий блеск штыков — любой взвинченный до предела охранник, вероятно, все-таки предпочел бы иметь дело с трупом, нежели с живым неприятелем, независимо от того, сколь сильно он ранен.
Громыхая по мощеной дороге тяжелыми ботинками, солдаты перешли на шаг, остановились рядом с лежащим, наклонились над ним и в таком положении умерли: один — со всаженным в спину по самую рукоять кинжалом спрыгнувшим сверху со стены Телаком, второй — с сомкнувшимися вокруг шеи жилистыми руками Маккиннона, сразу как Николсон внезапно выбил ногой винтовку из его рук.
Старший помощник быстро вскочил и всмотрелся в бездыханные тела. Слишком малы, с горечью подумал он, слишком заметно малы. Он рассчитывал на униформу для маскировки, но они одна не была впору никому из них. Времени же терять было нельзя. Телак и Николсон подняли одного охранника за лодыжки и запястья и, раскачав, перекинули с помощью Маккиннона через высокую стену с глаз долой. Второго постигла та же участь. Вскоре все трое уже были на территории особняка.