Качалов
Шрифт:
Патриархальный уклад и прогрессивные веяния необычно уживались в этой семье, отнюдь не типичной для московских купцов. Строгие требования устоявшегося старого быта сочетались здесь с неистребимым влечением к искусству.
Быть может, так влияла жена главы дома — она была дочерью парижской актрисы Варлей, гастролировавшей в России. Во всяком случае, трехлетний Костя Алексеев уже участвовал в домашнем спектакле, изображая зиму в живых картинах «Четыре времени года». Детей Алексеевых с раннего возраста возили в цирк, оперу, драму, что тоже не было обычным в патриархальных семьях.
Год
В то время его сценическим идеалом был врач-любитель, некий Станиславский. Когда на старости лет он сошел со сцены, романтически настроенный юноша решил стать его преемником по сцене и даже фамилию Станиславский сделал своим псевдонимом.
Расцвету таланта всякого художника способствует благоприятная творческая атмосфера. Судьба в этом отношении особенно баловала Алексеева-Станиславского. Начать с того, что он имел возможность не пропускать ни одного спектакля или концерта выдающихся иностранных гастролеров.
Знаменитая итальянская опера с лучшими солистками и солистами мира: Патти и Лукка, Котоньи и Таманьо. Великий трагик Томмазо Сальвини… Только могучий Шаляпин, достигший особой вершины, их превзошел. Увлеченный ими Алексеев-Станиславский долгое время мечтал и пытался стать певцом оперы.
Корифеи русского театра: Живокини, Федотова, Медведева, Ермолова, Давыдов, Шумский, Садовский…
Всех не перечесть, кого удалось видеть юноше-любителю, кто покорял его великолепным пением или игрой, прививал неизбывную любовь к искусству театра, воспитывал тонкий художественный вкус.
И несколько позднее, при первых самостоятельных шагах в жизни, он встречает выдающихся людей мира искусства. «Русский Медичи» — основатель картинной галереи П. М. Третьяков. Собиратель другой ценнейшей галереи С. П. Щукин. Создатель первого театрального музея А. А. Бахрушин и разносторонне одаренные щедрые меценаты Савва Морозов и Савва Мамонтов. Всех их тоже не перечесть.
Нет, надо оговориться, в числе тех, с кем будущий реформатор театра имел счастье общаться, были и такие люди, как музыканты братья Антон и Николай Рубинштейны, композитор С. И. Танеев и сам Петр Ильич Чайковский!
Гордость Малого театра, Гликерия Николаевна Федотова пестовала Алексеева в его сценическом отрочестве. Лучший оперный педагог Федор Федорович Комиссаржевский занимался вокалом. Но более всех помог себе он сам. Трудом упорным. Целеустремленным. Подвижническим, почти фанатичным.
Тем не менее Алексеев-Станиславский, так страстно любя сцену, долгое время не выступал в театре «и в качестве актера, ни режиссера. Даже по внешнему облику нельзя было догадаться о причастности его к актерскому званию. Статный, с пластичными и барственными движениями, неизменно одетый изысканно, он скорее напоминал аристократа, ведущего светский образ жизни. К тому же в тридцать три года у него была седая голова и черные густые усы, ну совсем как у лихого гусара!
Вот такой красивый, неожиданный, живописный шел он на встречу, назначенную в «Славянском
Владимир Иванович Немирович-Данченко… Коренастая фигура, лицо, которое принято считать типично русским, холеная пушистая борода… Нет, он никак не походит на своего будущего театрального единомышленника и соратника. Да и жизнь его была совсем иной.
Тринадцатилетним мальчуганом пришлось ему зарабатывать, давая уроки. С тех пор до окончания классов гимназии в Тифлисе репетировал. И студентом в Москве тоже жил на заработки от уроков. Потом стал писать статьи, фельетоны, рассказы, повести. Впрочем, влечение к литературе пробудилось гораздо раньше: еще в четвертом классе гимназии он автор нескольких пьес, а в шестом классе — редактор журнала «Товарищ».
Страсть к театру была особенно неугасимой. Владимир Немирович-Данченко рано вошел в мир кулис. Видный театральный деятель Яблочкин (отец народной артистки СССР А. А. Яблочкиной), приехав в Тифлис, пригласил гимназиста Владимира Немировича давать уроки своему сыну. Глава дома — режиссер, его жена и дочь — одаренные актрисы, ближайшие друзья — тоже работники сцены. Как в таком окружении отрешиться от мечты посвятить себя служению Мельпомене!
Тифлисский гимназист неизменно участвует во всех любительских спектаклях, студентом Московского университета он режиссирует в кружках любителей, затем становится лучшим педагогом драматического искусства в Филармонической школе.
Драматургия тоже его стихия, пьесы его отличаются остротой содержания, яркой сценичностью, глубоким психологизмом.
Так кто же он — этот многогранный талантливый человек: режиссер или педагог драматического искусства, литератор-прозаик или же драматург?
Всякий ответ был бы неточным, ибо все это неотделимые качества душевно богатой личности. Бесспорно одно: Немирович-Данченко целиком, всем своим существом, принадлежал Театру. Вот его собственные слова: «Мечты о театре, охватившие меня с юности, кричали во мне, требовали!»
Ровно в два часа дня живописный великан с седой головой и черными усами и коренастый барин с холеной бородой вошли в большой круглый зал «Славянского базара».
Нарядный зал был переполнен. Расторопный официант во фраке, касимовский татарин, сразу узнав в одном из вошедших постоянного гостя, приветствовал его с почтительным поклоном:
— Здрэссь-те, Кинстинтин Сергеич… Быстрым, наметанным взглядом определив, что гостям не до гастрономических наслаждений, что они чем-то озабочены и явились, видимо, для серьезного разговора, официант предложил:
— Не угодно ли в ваш кабинет, Кинстинтин Сергеич? — Не дожидаясь ответа, татарин откинул тяжелую штофную портьеру, прикрывавшую дверь.
Станиславский и Немирович-Данченко чуть задержались у порога, вежливо уступая друг другу дорогу, и вошли в отдельный кабинет. После многолюдного, светлого зала там казалось почти темно и очень тихо: мягкий ковер во весь пол заглушал даже шаги.
Деловая беседа началась сразу, едва они сели за стол и закурили: Станиславский — длинную душистую папиросу, а Немирович-Данченко — толстую гаванскую сигару.