Качели Ангела
Шрифт:
– Господи! – взмолилась про себя Степановна, – да неужто она в храме-то осталась?
_ Галина! Галина! – закричала она во весь голос. Но стихия порывами ветра глушила её крики, ветер душил и перехватывал дыхание, треск и шум горящих построек сумасшедшим вихрем танцевали вокруг.
– Она в храме осталась, – поняла Степановна, – Видать у неё при испуге случился очередной приступ, при котором Галина мгновенно теряла сознание, а мы в темноте и не заметили этого, и все убежали из храма, а она там – лежит в огне. Господи! Божия Матерь, помогите!!
И Степановна бросилась в самую гущу пламени. Поначалу никто и не заметил её поступка. Лишь несколько минут спустя пятилетний Саша,
– Ма-а-м, там бабуля в храм пошла. Зачем?
Мать, было, отмахнулась от мальца, но тут до сознания её дошло сказанное сыном, и она закричала мужикам:
– В храме есть кто-то!!
Тем временем Степановна уже была внутри. Дышать было нечем, всё заволокло дымом, сквозь густые его клубы просвечивали языки пламени, лизавшие всё кругом. Степановна сунула икону на грудь, под платье, и, встав на колени, поползла к аналою, где-то там, как она помнила, стояла во время службы Галина. Невмоготу жгло плечи и спину, больные колени отказывались двигаться быстрее, и лишь благодаря тому, что знала Степановна с закрытыми глазами каждый сантиметр храма, сумела она не ошибиться в своих подсчётах, на ощупь трогала она пол и вдруг рука её ткнулась во что-то мягкое – Галина! Степановна, задыхаясь и теряя сознание, ухватила, неожиданно твёрдою рукой, ногу Галины и потянула её волоком к выходу, назад. Про себя молилась она к Богородице:
– Милая, Заступница, помоги… Ведь двое деток у Галюши…
Тошнота и рвота подступали к горлу, в глазах было темно, звуки пожара казались Степановне какими-то далёкими и глухими, словно она находилась сейчас на глубине реки, под толщей воды, сердце выпрыгивало из груди и давило в горле комком. Вот сейчас уже, ещё немного, и будет крыльцо, как вдруг послышался странный звук – глухой, трубный, словно стон огромного неведомого существа, что-то заскрипело, затрещало, заухало.
Впереди уже виднелся просвет сквозь языки пламени. Степановна увидела силуэты людей, услышала их крики и знакомые голоса своих земляков, и тогда, собрав все свои последние силы, она взялась за бок Галины, и вытолкнула её кубарем в этот просвет пламени.
Снаружи мужики увидели, как из самого пекла, словно несомая на ангельских крыльях, вылетела без сознания на ступени Галина, и скатилась кубарем вниз, где её тут же подхватили односельчане. И в этот момент тот самый звук, что услышала Степановна, стал таким мощным, что все замерли в священном страхе – купол храма, словно тяжело вздохнув, и выдохнув в последний раз, с глухим стоном осел вниз и рухнул внутрь. Тут же обрушились как карточный домик все стены церкви, образовав страшные, горящие руины.
Сзади уже бежали пожарные, приехавшие из города необычайно быстро, но всё же поздно. Они разматывали пожарные рукава, включали насосы, один из них отводил всех немедленно от того, что было когда-то их храмом. Людям здесь больше делать было нечего. Все стояли с лицами, покрытыми сажей, в состоянии шока, понимая, что Степановны больше нет.
Зарыдали в голос бабы, завыли старухи. Галину уже погрузили в скорую и, включив сирену с синим маячком, машина полетела в город. Галина была жива. Теперь уже ей ничего не угрожало.
И в этот момент полил дождь. Дождь, которого люди ждали так долго. Струи хлестали по лицам и плечам людей, жадно пила земля влагу, брызги разлетались во все стороны, по дороге потекла река, казалось, небо разверзлось, и начался второй всемирный потоп, небесные потоки обрушивались с силой вниз, будто вся вода,
С пожарища спасатели вынесли Степановну. Она свернулась, будто дитя, и при жизни бывшая маленькою, сейчас она и вовсе стала крошечной. Тело обгорело. Один из спасателей, наклонившись ближе, вдруг вынул из крепко сцепленных рук старушки, образ. Это была икона Божьей Матери. Пламя не тронуло её, лишь слегка обуглился уголок оклада. Небесно-голубое одеяние Богородицы словно светилось нездешним сиянием, то был тот самый обрывочек ткани, про который так и не успела Степановна поведать отцу Димитрию. Пожарный передал икону стоявшему рядом в слезах священнику, тот с благоговением принял её из рук спасателя, и, перекрестившись, приложился к образу губами.
Долгожданный сын Павел приехал к матери, как она того долго ждала. На похоронах он стоял убитый горем, поздним раскаянием и словами, которые мать так и не услышала от него: «Я еду, мама»
– Нет больше той любви, ежели кто положит душу свою за други своя, – произнес у гроба Степановны отец Димитрий, – не сомневайтесь даже, что душа сия сейчас у Бога.
Хоронили Степановну всей деревней, из города и соседних деревень приехало много народу. Достойным человеком была эта тихая, работящая, деревенская старушка и достойно окончила она свой земной путь, уйдя в Небесное Отечество. Земляной холмик покрыл ковёр цветов, которые так любила Степановна при жизни, называя их вестниками рая.
Прошёл год…
На месте пепелища кипела работа. Среди стоек кирпича и груды досок сновали мужчины. Ловко клали кладку, почти уже подняты были стены нового храма. Ждали из города купол. В стороне, одетый в рабочую грязную одежду, стоял мужчина, отошедший отдохнуть.
Он стоял на обрыве, который начинался сразу за храмом и смотрел вдаль. Внизу журчала речка Вертушка, неся свои воды в неведомые края. Волосы мужчины были с проседью, возле глаз залегли глубокие морщины. Видно было, что в последнее время прошёл он большой путь скорби. Он полностью ушёл в свои мысли. И не речка вовсе текла сейчас перед его взором, а совсем другая картина: видел он себя маленьким мальчиком Павликом, который пришёл сегодня на первую исповедь, он очень волнуется, ему немного страшно, ведь сейчас нужно будет признаться батюшке в том, что на днях он грубо ответил отцу, а ещё не помог матери принести сена для коровы Зорьки, а ещё выдернул перо из хвоста соседского петуха, чтобы сделать себе убор, как у настоящего индейца, а ещё лазал за малиной в сад деда Ивана. А ещё стыднее было Павлику от того, что за его спиной стояла сейчас мама, и он чувствовал на себе её внимательный взгляд. Но вот он исповедовался, и как же невероятно легко в этот момент сделалось в его детском сердечке!
– Бог меня любит, – думал Павлик, – И Он простил меня за все мои проказы. Никогда больше не огорчу маму!
Никогда не огорчу… Но огорчил. Столько лет не приезжал к ней, когда она ждала его в своей тихой старой избе, в которой прошло его детство. Слёзы стекали по смуглым щекам мужчины. Где та лёгкость, та отрада, что бывала в детстве после исповеди? Как почувствовать её снова? С юности уже не заходил он в храм, лишь изредка забегая, чтобы поставить свечу.
После смерти матери, Павел снял все свои немалые накопления, и, взяв административный отпуск, приехал снова в родную деревню. Здесь он передал деньги отцу Димитрию и сказал, что хочет пожертвовать их на постройку нового храма. Начав работы, он снова уехал на север, и вот сейчас приехал на весь длинный, северный отпуск сюда, лично участвовать в стройке.