Качиакта
Шрифт:
Но тем-то по барабану пустые затеи «ничтожных низов», бунтующих на коленях. До фонаря! Пусть про них смерды, то бишь ряженные в волков, овцы, произносят шёпотом и невнятно то, что желают. Никто не услышит, да и слушать не станет пустое блеянье. Да и такая гласность на руку разбойникам, ибо она-то им и позволяет очень часто чужое, народное объявить своим, личным. Свобода ведь! Кто успел, тот и съел.
Об этом сейчас вдруг стал думать Прохоров, да порой и произносить мысли вслух. Устал он от долгого пути, вот и уже начал говорить… Даже спорил с кем-то не видимым, горячо возражал ему… Но ведь не понимал, что в его-то личной беде совсем
Просто чего-то девочка недопонимает. Да и, может быть, он вот сам во многом виноват, не сумел сделать её жизнь счастливой и радостной. Не научился воровать и грабить, брать взятки… Остался человеком… старой формации.
Анюта запросто полгода назад сказала ему:
– Папа, ушел бы ты от нас с мамой. Нет от тебя толку никакого…
– Куда же я пойду, доченька? Родственники мои, почти все перемёрли… Да если уж я тебе с матерью не нужен, то… кому-то и подавно, будто кость в горле.
Прохоров с некоторой надеждой посмотрел на свою жену, сухонькую женщину, ставшую в последнее время очень суровой. Но жалости или участия к своей судьбе не прочитал в её маленьких и злых глазках. Ведь он почти тридцать лет прожил вместе с этой женщиной, и ведь многое доброго и даже материального в их совместной жизни создал своими, собственными руками. Пусть не всё так блестяще получилось, как у других. Но зато ведь, они теперь не на улице. Да и не так бедны, как многие. Теперь его жена Вера Григорьевна предприниматель, имеет частное ателье и пару магазинчиков. Ведь когда он работал, сумели же, как-то, подкопить денег для таких вот надобностей.
– Нашу трёхкомнатную квартиру делить бессмысленно,– как бы, со вздохом сказала ему Вера Григорьевна.– На мои деньги не рассчитывай! Всё в дело пойдёт. Да и ты здесь, Захар Алексеевич, не причём. Сам понимаешь, Анна, скоро замуж выйдет…
– Как же не причём! Ведь я и главным инженером одно время работал на заводе металлоконструкций. Да ведь в Луговске меня многие знают.
– А что толку? Тут почти каждый каждого знает. Многие делали вид, что тебя уважали. Что сейчас? Тебя с треском с завода не вышибли за… вздорный характер,– ухмыльнулась Вера Григорьевна.– А дочери нашей Анюте строить жить надо. Ты ведь отец… понимаешь. Не хвост собачий.
– Ничего не понимаю! – Откровенно признался Прохоров.– Да и за кого она-то выйдет? Ведь с её… характером и поведением…
– Я то, папаня, выйду… за кого-нибудь, пусть за Мишку или Владимира Петровича… Петрович вот он – человек, свою квартиру обязательно детям оставит и жене. А ты… Ты лучше о своей шкуре сам теперь заботься! Надоело нам с мамой тебя кормить!
– Шкуре?! Да я, всего-то, три месяца не работаю… в силу обстоятельств. – У Прохорова глаза чуть не выпали из орбит.– И такое ты, Аня, говоришь, не очень хорошее, о родном отце? Чем же я тебе помешал в жизни-то?
Печальные очи Аннушки тоже своеобразно среагировали на ситуацию. По её щекам покатились горючие слёзы. Откровенные, идущие от души. Если, конечно, она таковую имела. Здесь его, Захара Алексеевича, явно перестали
Ведь в их подмосковном городке прочно обосновался сплочённый коллектив граждан, объявивших себя представителями седьмой или восьмой человеческой расы. Бесподобный и наглый народец… Впрочем, не все из них таковые. Большей частью среди «избранных» люди потерянные и зомбированные… оттуда, из-за бугра. Давно уже ведь земная теология стала одной из сфер политического влияния и негативного воздействия на массы. Так на всей Земле-матушке.
Конечно же, Прохоров понимал, что при такой вот страшной ситуации ему нет смысла оставаться здесь. Надо уходить, а то ведь доведут или до сумасшедшего дома, или до гроба. Смерти он не боялся, а страшился вечной разлуки с ними, с родными. В частности, с милой Аннушкой. Бедная доченька. Несчастная его… девочка Аня. Тяжело ведь ей в жизни придётся. Ничего не умеет делать, к мужскому полу не равнодушна… до патологии. Не разборчива и не воспитана с юных лет. Его упущения, потому что больше слушал, чем говорил. Не давали ему особо то и рассуждать. Только сейчас он это понял в дороге, которая вела в никуда.
Как же Аня будет существовать на земле, в городишке, богом забытом, без него, без родного отца? Ведь живёт только мечтами, в которых одно желание: стремительно разбогатеть и сделать свою жизнь райской. Но ведь характер у неё – не сахар. Даже получается, что нет никакого характера. Сплошная истерика и уверенность в том, что ей все и всюду должны.
Прохоров отчётливо сейчас вспомнил, как страшно и обидно ему стало в тот миг, когда он понял, что не нужен он своей Аннушке. Жена уже не в счёт… Он тогда, в момент озарения, за несколько дней перед уходом из родного дома, сел однажды на стул в прихожей и с жуткой, неуёмной грустью обхватил голову руками.
В тот же вечер он напился с горя… и высказал своей супружнице всё то, тогда о ней думал и знал, что он теперь о ней думает. Он совсем недавно сообразил, что был всегда для своей или частично своей второй половины, всего лишь, временной отдушиной. Чего-то и когда-то с каким-то мужичком не срослось, а вот её… вечная любовь к тому незнакомцу и осталось. А Прохоров так, временно… Теперь пню придорожному понятно, что его, как бы, вторая половина от суровой целомудренности не страдала. Ему иногда некоторые… намекали на это, но он смеялся. Потешными ему казались такие вот посторонние намеки.
Но Вера Григорьевна терпеливо ждала момента, когда, пусть под старость лет, но самостоятельно встанет на ноги и найдёт себе постоянного кобеля двуного. Пусть за деньги, но найдёт. Такая вот странная и особенная была у неё симпатия к Прохорову, состоящая из врождённой и частично приобретённой… ненависти.
Теперь, наконец-то, она добилась своего… оперилась почти что, за счёт его стараний. Начинала уже не очень активно, но в ново-русских числиться. Какие-то лекции читала в народе платные, имела пару магазинчиков, ателье по пошиву одежды для женщин. Столько долгих и серых лет прожил он с паучихой и так ни в чём до конца не разобрался. Но бог с ней-то! А как же дочь, Аннушка, его кровиночка? Почему и когда же он успел стать для неё врагом?