Кадын
Шрифт:
Очи не было там, а Талай сидел на другом берегу у самой воды. Его конь не распряженный пасся в стороне. Я спешилась, так же, не распрягая, пустила Учкту, а сама села на землю перед домом Чу.
Так мы сидели с Талаем друг напротив друга, разделенные рекой, и смотрели больше в глаза, чем на дом Чу между нами. Камни спали. Но в то же время, чем дольше, в тишине и спокойствии сердца сидела я рядом с ними, тем яснее становилось мне, что это не простая насыпь. Иная сила была в ней, но я не знала ее и не знала, стоит ли ее бояться. Мне оставалось
Прошло много времени, и солнце уже склонилось к холмам. Очи вернулась и так же молча села вместе со мной, созерцая камни. Но ей скоро наскучило это, и она пошла исследовать их ближе. Она вошла в огороженный круг и залезла на саму насыпь, ходила там, присаживалась и брала в руки пегие камни, клала на место, шла дальше. Я хотела напомнить ей об осторожности, но мне не хотелось нарушать ту особую тишину, что нас окружала. Странная, дремотная лень сковала меня. Я продолжала сидеть, но уже не созерцала, а лениво плыла в потоке неспешных, обыденных мыслей, убаюканная закатом.
Я очнулась от свиста Талая. К этому свисту конники приучают всех наших коней, они сходятся в табун, заслышав его. Я встрепенулась: Талай поднялся на ноги и смотрел на меня. Его конь подходил к нему. Моя Учкту и Очишкина лошадь тоже спускались с холма. Я стала искать взглядом Очи, но она скрылась за насыпью. Все по-прежнему было спокойно, но я ощутила тревогу.
Закат заливал холмы охрой, облака пылали, как петушиные перья. Лесистые горы за моей спиной потемнели. Взгляд вяз в сумерках, уже не разбирая деталей. Только река белела теперь ярче, чем днем.
Очи подошла из-за насыпи.
— Зачем он свистел? — спросила она. — Все еще хочет, чтобы мы воротились? Неужели он трус? Здесь так хорошо и спокойно. Давай сложим постели и разведем огонь. А он пусть переходит к нам или остается без ужина — все мясо у моего седла. Или ты не согласна?
Я не знала, что ей сказать. Алый цвет уже вышел из воздуха, солнце скрылось за горы, осталась лишь серость. На востоке забелел почти прозрачный серп растущей луны. Высь была синей, но цвет мутнел ближе к земле и становился прозрачным, дымчатым, как туман, сбегая на землю, к кургану…
— Что так белеет, Очи? — тихо спросила я. Вид был настолько смутный, что я не разбирала, не кажется ли мне это.
— Туман с реки, — пожала она плечами.
Молочная дымка все более явно собиралась у подножья насыпи, росла, постепенно поднимаясь вверх по камням. Я выпустила дыхание из открытого рта. Оно не стало паром.
— Воздух сух, Очи. Берег не низок и не болотист. Это не река дышит так.
Очи тоже поняла это и стала приглядываться к туману. Он нарастал, но не уходил дальше ограды вокруг насыпи. Тут ветер потянул холодом с гор, растрепал нашу одежду, но туман не тронул. И тогда мы различили в нем фигуры высоких людей.
— Чу! — выдохнули мы с Очи вместе.
— Уходим, — сказала я и хотела бежать к Учкту.
— Погоди, они же не делают дурного! — крикнула Очи. — Я хочу понять, кто это.
— Очи,
— Чего ты боишься?
— Разве ты не видишь сама? Это не духи, это иные созданья.
— Так давай же узнаем их!
— Очи, ты дала слово, сдержи его. Мы должны уходить.
Между тем тени двигались вместе с туманом. И силу, странную, нечеловеческую, уже ощущала я. Новый свист с правого берега заставил нас двигаться. Я оседлала Учкту, подъехала к воде, спешилась, чтобы собрать наши ветки, обернулась — Очи, уже в седле, все медлила, а туман подползал к ногам ее коня.
— Очи! — я крикнула и послала Учкту назад. Но конь моей безрассудной девы умнее был и сам поспешил к реке. Я схватила его под уздцы, и так мы перешли реку. Очи не сопротивлялась.
На другом берегу мы спешились. Даже в темноте были ясно видны огромные тени, заполнившие весь левый берег.
— Я разведу огонь, — сказал Талай.
Много хвороста, как оказалось, мы потеряли на переправе, но нам хватило на ужин. Мы провели его в молчании, не сводя глаз с берега Чу.
— Я не понимаю, кто это, — сказала потом Очи, и ее шепот нам показался громким. — Я послала своего ээ на ту сторону, чтобы узнал, но он отказался. Сказал, что они сделают его своим, и мне не удастся его вернуть.
— Это Чу, — сказал Талай. — Первые жители этих земель, древние люди, не знающие для себя невозможного. Так темные говорят.
— Они живые? Или это их мертвые тени? — спросила я. — Расскажи все, что ты знаешь.
— Темные считают их живыми. Они говорят: это был люд камов, они только полжизни жили в солнечном мире, а полжизни — у тонких ээ.
— Так не живут даже камы, — фыркнула Очи. — Мать говорила, что это опасно: если много времени проводить в тонких мирах, тело истончится и умрет.
— Для Чу было не так, — сказал Талай. — Или темные ошибаются. Но Чу не были людьми. Темные говорят, что однажды они все вместе решили уйти к ээ. Построили себе шалаши из огромных лиственниц, а крыши нагрузили камнями. Собрались все вместе и подрубили столбы. Камни погребли их, но они остались живы. Они в землю ушли. Так темные говорят. Но темные не знают духов и боятся их. Я не вижу, чтобы из мира ээ выходили эти тени. Они иные.
Наш костер потух, но Чу на том берегу были видны все так же ясно: черные, они не сливались с темнотой ночи.
— Что они делают там? — заговорила я шепотом. — Чего-то ждут? Ищут? Строят?
— Наутро все будет, как прежде, — ответил Талай. — Вы Луноликой матери девы, вам больше других открыто, вам это и узнавать. Темные избегают Чу, оставляют жертвы перед насыпями, но скот выпасают в степях у их домов. Можно ли это и нам делать? Или можно даже жить на том берегу, в отдалении от них? Вот что надо узнать.
— Камка говорила, — сказала я, — когда сталкиваешься с неизвестным и видишь, что оно сильнее тебя, успокойся, наполни дух дружелюбием и отпусти его познать суть неизвестного.