Кадын

Богатырева Ирина Сергеевна

— Это их земли, — сказал Талай. — Весь их люд здесь.

— Я не вижу причин, отчего нам не прийти сюда тоже, — сказала я. — Земля пуста. Темные пасут скот у их домов, ты сам говорил. Мы бы устроили станы на правом берегу, а стоянки — на левом, в холмах, где Чу нет. Мы бы запретили людям подходить к насыпям ночами. Мы бы выставили на высотах стражу, чтобы не пускали никого. Эти земли нам помогли бы. Они много лет могут кормить люд, здесь прекрасные зимние выпасы, ты видишь сам, Талай.

— Ты права, царевна, и все

же я не стал бы торопиться. Но, видно, придется решать твоему отцу, раз вы не можете разрешить это сами.

— Но, если не трогать Чу, они тоже не тронут. Или не только это тяготит тебя?

Он посмотрел на меня и погладил холку коня.

— Ты царского рода, Ал-Аштара. Разве нет у тебя тяжелого предчувствия, когда видишь ты эти насыпи? Твой отец может предрекать войны и заранее готовить к ним люд, все наши цари обладали таким даром. Я не верю, что тебя бело-синий лишил его, или ты так слушаешь свою подругу, что не слышишь голос предчувствия?

Я ощутила, как лицо загорелось до корней волос, и прикрыла рот косой, как девчонка.

— Зачем ты ругаешь меня, Талай? С самого первого мига, как ты рассказал мне про Чу, сердце мое ноет при мысли о них. Но я не вижу причин. Когда отец готовит людей к войне, он твердо знает, откуда дует ветер. Я не чую его дующим от этих курганов, а другой стороны не вижу вовсе.

— Хорошо, царевна, я покажу тебе другую сторону. Видела ли ты бурых лэмо, что хоронят людей в земле?

— Да, я видела их на празднике весны.

— Они хоронят людей весной и осенью. Знаешь ли ты, кто они такие и что делают?

— Нет, я не знаю про них. Думаю, отец знает.

— Пусть так. Я не знаю про них также, хотя видел, но те, чьих родных положили они уже в землю, немного знают про них. Они говорят, что идут из дальних земель и провожают людей после смерти в счастливые миры к подземным духам.

Я растерялась.

— Твои глаза сейчас будут на лбу, царевна, — усмехнулся Талай без веселья. — Я знаю, о чем ты думаешь: под землей нет духов. Но пастухи из дальних станов не знают того. Лэмо говорят им, что камы лгут и не пускают людей после смерти в прекрасные миры, где те будут в блаженстве и радости. Что они развеивают по ветру тело, а заодно и душу. Они много говорят, а пастухи верят.

— Почему?

— Потому что такая сила у лэмо. Ты не об этом спроси, царевна. Ты узнай, что делают они с человеком.

— Что?

— Осенью и весной, говорят они, духи открывают двери в свои миры, и надо именно тогда провожать туда людей. Но человек умирает, когда решит бело-синий, не обязательно весной или осенью. Тех, кто умер в это время, лэмо называют блаженными. Других же они потрошат и делают из них чучело, набивают травой, а кожу смазывают воском, чтобы она не ссыхалась. Эта кукла живет в семье, и лэмо не отступают от нее, а всем домочадцам говорят, что человек не умер, что он жив. Он сидит вместе со

всеми за трапезой, спит в постели с супругой и даже ездит верхом на пастбища — родные возят его.

— Я не верю! — воскликнула я. — Это сказки темных.

— Это не темные, царевна, это наш люд! — сказал Талай, и голос его был жесток, он звенел, как молот, опускающийся на раскаленное железо. — Ты лучше узнай, что делают они потом. Что делают, чтоб проводить человека под землю.

— Что? — выдохнула я слабо.

— Осенью и весной они собираются под рев своих труб, везут эту куклу в повозке. Они провозят ее по всем родственникам, и те дарят ей что-нибудь. Они собирают скарб и еду и строят дом из четырех стен.

— Четырех? — не поняла я.

— Да, не удивляйся, царевна: они знают, что четыре — это число смерти. Поэтому и делают так. Иногда они строят дом, разбирая старый, в котором умерший жил. Все это они везут к кургану Чу. Разбирают насыпь и находят там огромную яму. Камни лежат на перекладинах из досок, темные в чем-то правы. В яму они опускают дом, и еду, и сруб, и лошадей умершего, а после кладут саму куклу, а иногда — и его жену, если та согласилась пойти с мужем в мир духов…

— Живую? — ужаснулась я.

— Нет. Как и коням, ей пробивают голову. Или душат. Они делают это заранее и набивают живот ее травой, как и мужу. После все это они накрывают перекладинами, зарывают и заваливают камнями. Наверное, делают что-то еще, но я никогда не дожидался конца.

— Ты все это видел?

— Да, видел, — ответил он хмуро. — Уже во многих станах люди отдают своих мертвых лэмо.

— Зачем?

— Ты лучше ответь мне, царевна: почему Чу, столь страшные и жестокие к живым, равнодушны к мертвым и позволяют лэмо разбирать свои дома, хотя других не подпускают и близко?

Он замолчал и смотрел на меня горько. Я была опустошена его словами и тоже молчала. Но тут страшная догадка родилась во мне.

— Лэмо провожают людей к Чу?

— Ты видела их мир, царевна. Тебе это знать, — ответил Талай.

Но я в тот миг ощущала себя так, будто не уверена ни в чем. Все эти слова были для меня как кинжалы. Я не могла думать спокойно. Что-то непонятное происходило с моим людом, такое, чего не было ранее. А отец — разве не знает он о том?

— Почему ты говоришь это мне, а не отцу?

— Я говорил, царевна, и не только я. Он знает и видел лэмо сам. Но наш люд свободен, и не твоему отцу приказывать, во что верить. Он сказал мне: везде, где проходил люд Золотой реки, новые боги и духи тех мест приходили к нему, и мудрость царя — не трогать их, позволяя людям выбрать тех, кто ближе. Народ останется народом, а время оставит лишь тех богов, что нужны. И тех духов, что удобны.

— Но он не знает про Чу! — воскликнула я. — Ведь в этом есть что-то страшное! Он должен знать, вдруг он поймет!