Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота
Шрифт:
Подчеркнем, что в большинстве случаев, когда черновая правка носит чисто редакторский характер, она опускается, но воспроизводится именно тогда, когда добавляет к тексту письма дополнительный смысл или выразительность. Поясним это на примере, который показывает такую значимую смену интонации в ходе правки. Письмо от 25 февраля 1807 г. в очередной раз обращается к критике внутренней политики – на этот раз в области цензуры. Желая подчеркнуть свою постоянную приверженность либеральным принципам начала царствования Александра I, Паррот написал: «Я правил не менял» (Je n’ai pas change de principes). Но потом он спохватился, поскольку увидел, что это может прозвучать как упрек в адрес самого Александра I, который за пять прошедших лет как раз изменил своим принципам – но именно эту мысль профессор и пытался опровергнуть, внушая здесь же царю: «Благородство сердца Вашего, либеральность идей Ваших прежними остались». Поэтому Паррот зачеркивает слово «правила», оставляя нейтральное «Я не изменился».
Описи, составленные в середине XIX в., указывают на то, что черновики писем ранее были распределены по 24 пакетам в хронологической последовательности (номер каждого письма в пакете, проставленный еще Парротом, приводится в комментарии к соответствующему
К сожалению, некоторые ошибки датировки, допущенные Парротом, были затем некритически воспроизведены в публикациях Бинемана, а оттуда разошлись по историографии. Например, часто цитируемое письмо Паррота, в котором он отрицательно отзывается о замысле Александра I как можно скорее дать России конституцию и призывает царя править твердой рукой ради воспитания и просвещения народа, Бинеман вслед за описью середины XIX в. датировал 28 марта 1805 г., и эта ошибочная дата совершенно вырывала письмо из истинного контекста его написания, который легко реконструировать, если прочитать дату правильно (28 мая). Другой пример показывает, что Паррот мог ошибиться даже на несколько лет: письмо от 6 июля (без указания года), в котором профессор впервые упоминает об одобрении императором его проекта основания приходских училищ, было помещено им в пакет VI за 1805 г., когда собственно и происходило активное обсуждение этого вопроса. Но в таком случае дата на черновике не имела смысла, поскольку, как подтверждали другие источники, к началу июля 1805 г. Паррот уже уехал из Петербурга, и это заставило Бинемана даже насмешливо заметить, что профессор, вероятно, не обращал внимания, какой месяц стоял на дворе. Но вопрос можно разрешить, не прибегая к таким абсурдным допущениям: на самом деле (как окончательно доказывает сличение бумаги и чернил) дата черновика – точная, вот только год его написания – 1803-й, когда Паррот действительно в этот день был в Петербурге. Наконец, нумерация писем в пакетах могла обладать и другим недостатком – иногда она разбивала взаимосвязь документов между собой. Так произошло с девятью указами по финансовым вопросам из пакета XV (здесь «виновна», по-видимому, София Шторх, поскольку именно она внесла дополнения в опись данного пакета по сравнению с описью рукой Паррота): первые шесть из них оказались присоединены к № 3 от 10 августа 1810 г., седьмой указ был сочтен за № 7 в том же пакете, а остальные два добавлены к уже имеющимся № 8 и 9, причем каждый под своей датой (28 сентября и 10 октября 1810 г.). В действительности же весь набор из расположенных один за другим указов, с номерами от одного до девяти, Паррот послал Александру I вместе с письмом от 1 ноября 1810 г.
Приведенные примеры объясняют, какого рода работа по датировке писем и восстановлению их связей друг с другом была проведена и почему в итоге в данном издании письма расположены далеко не всегда в том же порядке, в каком они были пронумерованы в пакетах. Подробное обоснование для датировки конкретного письма (в случае, если оно необходимо) указывается в комментарии.
Хотя Паррот предпринимал все возможные усилия, чтобы текст его переписки с Александром I сохранился в полном объеме, в ней все равно можно выявить некоторые лакуны. Пусть они и представляют собой единичные исключения, но их надо учитывать для полноты общей картины. Как правило, лакуны возникали в том случае, когда Паррот не успевал оставить черновик, а второпях писал письмо сразу набело. Например, непосредственно в момент отъезда из Петербурга в конце мая 1805 г. он отправил Александру I какую-то спешную финансовую просьбу, о которой потом упомянет в следующем письме от 11 июня, меж тем черновика с этой просьбой нет. В начале января 1806 г., когда Паррот опоздал (вероятно, единственный раз в жизни!) на аудиенцию к Александру I, он прямо во дворце написал ему пылкие извинения, черновик которых также не сохранился, но вновь о них становится известно из следующего письма. На еще одну возможную лакуну в переписке указывает записка министра А. Н. Голицына в феврале 1824 г., вызванная задержкой с выплатой профессору 15 тысяч рублей за экземпляры его книги: «Паррот опять писал Государю, что он денег не получал – возьмите справку, уведомлен ли Паррот, что Государь ему пожаловал» [239] . Черновик подобного письма также отсутствует (хотя возможно, что обращение Паррота было тогда получено Александром I не напрямую, а через попечителя К. А. Ливена).
239
РГИА. Ф. 733. Оп. 87. Д. 224. Л. 7.
Наиболее значительной из лакун является утрата писем Паррота к императору за 1815 г. О них можно узнать из письма от 5 февраля 1816 г., где Паррот упоминает, что написал императору вскоре после его возвращения из-за границы, т. е. в начале декабря 1815 г., а затем еще шесть раз во время пребывания в Петербурге во второй половине декабря и январе. Сохранились же лишь черновики четырех писем за январь 1816 г., что указывает на отсутствие трех черновиков подряд за декабрь 1815 г. Существование этих писем подтверждается описью, составленной рукой Паррота, где он привел и краткое содержание каждого из них: 1) «Записка и проект указа о средствах к тому, чтобы узнать, как можно восстановить ущерб, нанесенный в Империи последней войной» (место написания – Дерпт); 2) «О предшествующей записке. Огорчение от молчания императора» (Петербург); 3) «Упрек императору по поводу его охлаждения и категорический вопрос о продлении или прекращении наших отношений» (Петербург) [240] . Против данного места в описи Паррота на полях карандашом, видимо рукой Софии Шторх, оставлена пометка – «пропало полностью» (и в ее описи эти письма уже не упоминаются). Получается, что пакет за 1815 г. с черновиками этих трех писем хранился у Паррота, но каким-то образом был потерян при передаче архива его наследникам в середине XIX в.
240
LVVA.
Обратимся теперь к проблемам публикации ответных писем Александра I. Из всех этих 38 писем только первое, еще носившее официальный характер, было точно датировано самим императором, а также на нескольких остались пометки профессора с датой их получения (отраженные в сохранившихся копиях). Большинство же из писем Александра I датируются в данном издании впервые. Для этого их необходимо было расположить по порядку и по смыслу тех вопросов, которые в них упоминались, – иначе говоря, «привязать» их к письмам Паррота исходя из того, какое письмо Александра являлось ответом на конкретное письмо Паррота с известной датой, или наоборот, в каком письме Паррота содержался ответ на письмо Александра. Такая привязка получается довольно хорошо, что позволяет более-менее точно датировать записки царя. Большим подспорьем в этой работе оказалась опись середины XIX в., в которой все эти записки были расположены по группам, примерно в соответствии с годами написания. Возможно, этой систематизации тогда помогали какие-то видимые признаки, показывавшие сходство подлинников (увы, потом утраченных), поскольку хотя в ней и допущено несколько ошибок – в частности, три записки 1805 г. и шесть записок 1807 г. были отнесены к 1802–1803 гг., – но в целом группы были выделены верно. Также помощь в датировке оказывали упоминаемые в записках Александра I дни недели: вместе с другими смысловыми указаниями, привязывающими текст к определенному моменту переписки, зачастую именно они позволяли установить точную дату написания. Все подробные обоснования приводятся в комментариях.
В заключение остановимся еще на одной трудности, которую необходимо было преодолевать при подготовке публикации писем, – орфографии Паррота во французском языке. Эта орфография имеет несколько характерных черт: во-первых, она вобрала в себя устаревшее французское правописание конца XVIII – начала XIX в. (когда орфографические нормы языка еще не были до конца выработаны); во-вторых, содержит некоторое количество постоянных личных особенностей того, как Паррот пишет некоторые слова; и, в-третьих, отражает неустойчивость многих особенностей его правописания, когда Паррот варьирует вид одного и того же слова от письма к письму. В силу этих соображений – отсутствия в рассматриваемый период строгих орфографических норм и неустойчивости личного правописания Паррота – было принято решение публиковать текст писем в соответствии с современной орфографией французского языка. Да, к сожалению, при этом теряется некоторый старинный колорит, известный историкам, но зато текст не выглядит неряшливым или даже грязным для современного читателя, владеющего нормами правописания.
Чтобы пояснить этот тезис, перечислим некоторые из особенностей правописания Паррота. К общим, присущим концу XVIII – началу XIX в., можно отнести использование старых окончаний во временах Imparfait (– ois, – oit вместо современных – ais, – ait), написание слова tems вместо temps, отсутствие t в суффиксе перед окончанием существительных множественного числа, например arrangemens вместо arrangements, употребление x в окончании множественного числа: loix вместо lois. Часто используется Парротом устаревшее употребление буквы y в начале и середине слов, где в современном языке ее заменили на i или i: yvre, hyver, ayeuls, haye, bayonette. И, напротив, он ставит i в глаголах там, где сейчас полагается писать y: appuier и др. Совершенно архаичным представляется написание им слов quarre вместо carre, solemnel вместо solennel или выражения a mon inscu вместо a mon insu. Также странным, даже для правописания XVIII в., кажется употребление им слова imposte вместо impose («обложенный налогом») и apprentif вместо apprenti.
К личным особенностям орфографии Паррота относится то, что он может опускать в слове вторую букву i там, где она нужна, т. е. писать vielle вместо vieille, и, напротив, вставляет эту букву там, где ее нет: arrierages вместо arrerages. Почему-то регулярно в словах vide, vider он добавляет к первой согласной немую гласную u, т. е. пишет vuide, vuider. Часто также Паррот пишет в словах букву z там, где нужна s: azile, magazin и т. д. А в употребленных им несколько раз au paire и de paire буква «е» на конце – лишняя.
К специальному виду особенностей, притом неустойчивых, относится написание Парротом слов слитно или раздельно (а также через дефис): здесь он в большинстве случаев расходится с современными нормами, поскольку раздельно пишет par ce que (впрочем, иногда и вместе); в два слова, а не в одно он пишет quelques fois, autres fois и т. д. И наоборот, nullepart написано им слитно. В огромном количестве слов он опускает дефис, из-за чего составные слова типа audessous получаются слитно, а quelques uns, quelques unes – через пробел, но без дефиса. Слитно пишет Паррот составные стороны света, в которых полагается дефис: Nordest и т. д., и еще некоторые особые слова, среди которых одно из самых распространенных в переписке, служащее постоянным эпитетом Александра I, – Bienaime (правильно Bien-Aime).