Как Брежнев сменил Хрущева. Тайная история дворцового переворота
Шрифт:
Он передал рукопись в редакцию журнала «Знамя», там устроили обсуждение романа с участием руководителей Союза писателей СССР. Роман осудили как политически вредный, после чего последовал донос в КГБ. К Гроссману пришли сотрудники комитета с ордером на обыск и забрали все экземпляры романа. Пожалуй, это единственный в послесталинские времена случай, когда Комитет госбезопасности пытался уничтожить литературное произведение. Причем явно незаконно — не было в уголовном кодексе статьи, позволяющей конфисковывать литературные произведения.
Автор, знаменитый
22 сентября 1961 года КГБ отправил в ЦК короткую записку:
«19 августа с. г. член КПСС писатель Некрасов В. П. посетил на квартире Гроссмана В. С., автора антисоветского романа «Жизнь и судьба», и интересовался его жизнью.
Гроссман подробно рассказал Некрасову об изъятии романа сотрудниками КГБ и в ходе беседы допустил целый ряд антисоветских выпадов. Некрасов в свою очередь сочувствовал Гроссману, называл его смелым и великим человеком, который «решил написать правду, а мы все время пишем какую-то жалкую полуправду…»
Следует отметить, что Некрасов, находясь в пьяном состоянии, вел себя развязно, допускал недостойные коммуниста выпады против партии и Советского государства, брал под сомнение политику ЦК КПСС».
Киевлянин Виктор Платонович Некрасов романом «В окопах Сталинграда» положил начало военной прозе. Книга была настолько хороша, что начинающий автор сразу стал знаменитым. Некрасов был человеком очень честным и самостоятельным, поэтому популярность среди читателей и полученная им Сталинская премия недолго спасала его от идеологических надзирателей.
Сейчас уже невозможно установить, присутствовал ли при беседе Гроссмана и Некрасова кто-то третий. Если да, то он, вероятно, и был доносчиком. Если нет, то это означает, что в квартире Гроссмана была установлена аппаратура прослушивания. Замечательный прозаик был включен в состав самых опасных для государства людей, чьим словом так дорожили, что записывали все им сказанное.
«Полагаем целесообразным, — писал председатель КГБ в ЦК, — поручить Отделу культуры ЦК КПСС вызвать Некрасова и провести с ним предупредительную беседу по фактам недостойного коммуниста поведения. Желательно также временно воздержаться от посылки Некрасова в капиталистические страны…»
Записку прочитал Суслов и адресовал лично заведующему отделом культуры ЦК Дмитрию Алексеевичу Поликарпову, который ведал в партаппарате литературными делами. Виктора Некрасова заставили уехать из страны. Василий Гроссман умер рано, так и не увидев свой роман напечатанным. Когда он был опубликован уже в годы перестройки, то стало ясно, что «Жизнь и судьба» — шедевр русской прозы ХХ столетия.
«Я останусь в меньшинстве!»
Окружение Хрущева не одобряло его либеральных акций, критики Сталина, покровительства Солженицыну и Твардовскому, попыток найти общий язык с Западом, намерения сократить армию и военное производство.
В августе шестьдесят третьего отдыхавший в Пицунде Хрущев пригласил к себе Твардовского.
— Я докладывал Никите Сергеевичу. Тот спрашивает: «А он отдыхал в этом году? А то, может быть, мы бы здесь и встретились?..»
В Пицунде Хрущев принял видных советских писателей. После обеда попросил Твардовского прочитать поэму «Теркин на том свете». Много лет Александр Трифонович пытался ее напечатать — не разрешали!
«Чтение было хорошее, — записал в дневнике Твардовский. — Никита Сергеевич почти все время улыбался, иногда даже смеялся тихо, по-стариковски (этот смех у него я знаю — очень приятный, простодушный и даже чем-то трогательный). В середине чтения примерно я попросил разрешения сделать две затяжки…
Дочитывал в поту от волнения и взятого темпа, несколько напряженного, — увидел потом, что мятая моя дорожная, накануне еще ношенная весь день рубашка — светло-синяя — на груди потемнела — была мокра».
Когда Твардовский закончил чтение, раздались аплодисменты. Никита Сергеевич встал, протянул ему руку:
— Поздравляю. Спасибо.
Твардовский попросил у Никиты Сергеевича разрешения «промочить горло». Первый секретарь пододвинул поэту коньяк.
— Налейте и мне, пока врача вблизи нету.
Дослушав поэму, Хрущев обратился к газетчикам:
— Ну, кто смелый, кто напечатает?
Вызвался Аджубей:
— «Известия» берут с охотой.
На аэродроме Лебедев сказал Твардовскому, что Никита Сергеевич просит дать возможность прочесть поэму глазами. Его смутили рассуждения насчет «большинства» и «меньшинства». И по личной просьбе Хрущева Твардовский выкинул вот такие строки:
Пусть мне скажут, что ж ты, Теркин, Рассудил бы, голова! Большинство на свете мертвых, Что ж ты, против большинства? Я оспаривать не буду, Как не верить той молве. И пускай мне будет худо, — Я останусь в меньшинстве.Никита Сергеевич не стал вникать в философский смысл стихов Твардовского, а автоматически откликнулся на слова о «большинстве» и «меньшинстве». В меньшинстве не хотел оставаться даже всесильный первый секретарь ЦК.
Но в конечном счете Никита Сергеевич рассорился со всеми.
«Удивительно все же, — писал в дневнике Александр Твардовский, — как такой многоопытный, прожженный, хитрый и комбинаторный человек от политики оказался столь незрячим в отношении собственного, самим им созданного окружения. Не говоря уже о том, что он не заметил всеобщего нараставшего изо дня в день изменения отношения к себе, принимая за чистую монету митинговые аплодисменты «организованных» сборищ на площадях и стадионах, в многотысячных залах и в цинично-подхалимской печати — за выражение любви народной.