Как много в этом звуке…
Шрифт:
— Ну вот, — счастливо улыбнулся Ваня, рассматривая листок. — Теперь все стало на свои места, теперь в мире порядок и, не побоюсь этого слова, гармония. Цифирьки можно разобрать и на снимке, но в оригинале они все-таки достовернее.
— Мыслишкой-то… Может, поделишься?
— Могу, — бомжара опять уселся в кресло. — Мне больше и делиться-то нечем. Это запись шашечной партии, которая закончилась смертью одного из игроков. Вот смотри… Шестнадцать–двадцать четыре, тридцать восемь–сорок семь, девять–семнадцать…
— И они записывали каждый свой ход?! — почему-то
— Записывали, — равнодушно произнес Ваня. — Ну и что? Я надеялся, что они записывали поочередно, каждый свои ходы. Тогда у нас был бы образец почерка убийцы. Оказалось, что он и тут все предусмотрел — записи делал только хозяин, и за себя, и за своего противника.
— Значит, нам эта бумажка ничем не поможет?
— Ну почему… Любая бумажка, самая никудышная, в тяжелую минуту может помочь, — конфузливо рассмеялся бомжара. — Тебя же, капитан, наверно, учили… Следы всегда остаются. Когда-нибудь я расскажу тебе, как даже при полном отсутствии следов их можно найти… В душе преступника. И прочитать.
— Ладно-ладно, — зачастил капитан. — Это чуть попозже. Но на этом клочке бумажки могут остаться его отпечатки?
— Вряд ли… Он не брал в руки этот листок. Мне так кажется. И я бы на его месте к нему не прикоснулся. А впрочем…
— Ну? Ну? Ваня! Телись!
— Он мог касаться этого листка… Но уж коли нет его отпечатков на шашках, как ты утверждаешь…
— Это утверждают эксперты!
— Передай экспертам, что я постоянно о них помню, — бомжара окинул комнату рассеянным взглядом. — Так вот, уж коли нет отпечатков убийцы на шашках, на чашке, то их не может быть и на листке. Все, капитан. Здесь нам делать больше нечего… Там это… В холодильнике у него ничего не осталось?
— Оставалось, но мои ребята подчистили… А что ты хочешь — почти сутки здесь сидели.
— Кушать хочется, — бомжара виновато улыбнулся. Дескать, ничего не могу с собой поделать.
— Значит, так, Ваня… Заночуешь в нашем общежитии. Комната отдельная, со всеми удобствами, хотя, конечно, пятизвездочной ее не назовешь. Сейчас я тебя доставлю. Там есть буфет, работает чуть ли не круглосуточно — сам понимаешь, специфика работы… Перекусим вместе. Вопросы, просьбы, предложения?
— Попозже, капитан, утречком. Я к ночи плохо соображаю.
— Как и все мы, — проворчал следователь и взмахом руки показал на выход. Тщательно заперев дверь, Зайцев наклеил бумажку на замковую щель, опечатано, дескать, преступление здесь было совершено, расследование, дескать, идет, не надо сюда соваться — как бы сказал он, обращаясь ко всем этим любопытным и любознательным. Ваня всю дорогу молчал, опять забившись в угол на заднем сиденье. Но едва машина остановилась у общежития, тут же открыл глаза и с интересом выглянул наружу.
— А я, честно говоря, думал, что ты меня на ночь в камеру определишь.
— Перебьешься. Камеру еще заслужить надо.
Поужинали в буфете общежития. В небольшой комнате кроме них никого не было. Салат из капусты, котлета с макаронами
— Ты вот, капитан, недавно спросил о просьбах… Здесь, в общежитии, наверно, красный уголок есть со стенгазетой, с портретом Ильича?
— Уголок есть, но с Ильичом, боюсь, сложности будут… На реставрации портрет. Уж лет пятнадцать все восстановить не могут, мухи загадили.
— Ну и бог с ним… Это я так спросил… Чтоб разговор поддержать. Там у вас, наверно, игрища есть всякие? Шарады, ребусы…
— Что тебе нужно?
— Шашки.
— С кем собрался играть? Я ведь сейчас ухожу… У меня еще дела.
— А с тобой мне нечего играть, капитан… Я когда-то был чемпионом института астрофизики. Это тебе не хухры-мухры.
— Ладно… Ложись, отдыхай, набирайся сил, завтра утром поговорим подробнее.
— Шашки, капитан. И бумажку с цифирьками оставь мне на ночь.
Зайцев долго смотрел в глаза бомжаре, потом собрал на поднос посуду, отнес к столику в углу, вернулся, снова сел.
— Следы, говоришь, остаются?
— Надеюсь, — смиренно ответил Ваня, опустив глаза, будто его уличили в чем-то непристойном.
— С кем ты ночью собрался играть?
— С убийцей, капитан.
— Надеешься выиграть?
— Постараюсь.
— А ничья тебя устроит?
— В нашем с тобой деле ничьих не бывает, — веско сказал бомжара и вскинул руку чуть вверх и в сторону, как это делали в свое время греческие боги во время своих посиделок на горе Олимпе.
Нашел Зайцев, нашел все-таки расползающуюся коробочку с шашками и сложенную пополам картонку с черно-белыми клеточками. Комнату Ване выделили вполне приличную — стол, стул, шкаф, небольшой отсек с унитазом и душем. Да, и железная солдатская кровать, уже застеленная, с простынкой, одеялом, со взбитой уже, хотя и тощеватой подушкой.
— Не знаю, капитан, какие номера ты называешь пятизвездочными, но по мне выше этого ничего в мире нет. Даже более того — и не должно быть.
— Не возражаю, — Зайцев положил на стол листок бумаги, который они так долго искали в квартире жертвы, прижал его к столу коробочкой с шашками, чтоб опять случайным сквозняком не сдуло со стола, не унесло в раскрытую форточку.
— Все, капитан, иди, — нетерпеливо сказал Ваня. — У тебя много дел, ты везде должен успеть, уличить, задержать и посадить. Да, еще одно… Если при обыске у убийцы тебе попадется альбом с марками… Серовато-белесого цвета… Потолще тех, которые в шкафу стоят, и росточком пониже… Считай, что тебе повезло. За этим альбомом убийца и приходил.
— Так, — крякнул Зайцев и прислонился спиной к двери. — Что-то еще в тебе возникло?
— Пустячок… Если опять же при обыске в какой-то из квартир наткнешься на бутылочку с канцелярским клеем, его еще силикатным называли… Считай, что ты на верном пути… Последнее время он встречается не часто… Или увидишь кисточку с подсохшим клеем… Или капельки этого клея на столе, на подоконнике… Когда он застывает, то становится прозрачным, но при этом хрупкий, ломкий…