Как много в этом звуке…
Шрифт:
— Что же ей делать?
— Не знаешь — молчи. Не помнишь — не настаивай. На нет и суда нет.
Вышло так, что Сашка совершил то самое преступление, которого ждал Толик. По юридическим канонам он не имел права защищать его, поскольку сам оказался потерпевшим, но, чтобы ускорить дело, я сказал, что пропавшие вещи принадлежат мне. И пальто, и шапка.
Прошло несколько дней, и как-то вечером, когда в город, как обычно, с сопок хлынула тайга, я, остановившись на перекрестке перед красным светом, вдруг увидел, что рядом со мной стоит Сашка в кожаной
— Привет, — сказал я.
— Привет.
— Что нового?
— Ты хочешь спросить, что я спер нового и у кого?
— Да нет… Просто так. Тебя оправдали?
— Как меня могли оправдать, если суда еще не было? Отпустили под расписку.
Дальше мы пошли рядом.
— Слушай, Саша, ну, понимаю, можно было пальто спереть, но на кой ты его надевал?
— А! — Он махнул рукой. — Решил посмотреть, что получится. Везучий я или нет… Оказалось — не очень. Этот дружок твой, адвокат, не говорил, сколько мне дадут?
— Не больше трех. Но и это вряд ли… Года два-полтора…
— Это уже лучше, — вздохнул Сашка.
— Он сказал, что по-разному может сложиться… Как общественный обвинитель себя поведет, ну, который от твоей организации.
— О! На это надеяться не стоит. Раз проворовался, то какой разговор… припомнят и опоздания на работу, и… Опять же не женился… Да, был у меня и такой прискорбный случай. Должен был я жениться на нашем диспетчере. Хорошая девушка, и все, что нужно, у нее на месте, но совершила грубую ошибку — познакомила со своей подругой. И как раз накануне свадьбы, когда все технические службы аэропорта готовились к торжеству. А я того… ушел в сторону. Аморалка налицо.
— Что же случилось с невестой?
— Озверела девка. Никогда не думал, что в каких-нибудь пятидесяти килограммах может быть столько злости. Пошла по начальникам, написала моей бабке в Ростов, раздобыла медицинскую справку…
— У нее что… ребенок?
— Какой ребенок! Честь у нее порушена! И что самое обидное — я ни при чем! То-то она меня к себе не подпускала…
— А эта, ее подружка?
— Хорошая девчонка, на суде увидишь. Сколько на нее, бедную, свалилось! Но держится. Держится, представляешь? — Сашка посмотрел на меня с недоумением. — Знаешь, суд завтра, а я уже считаю, что мне не двадцать пять лет, а все двадцать семь, будто два года, которые дадут, уже прошли… Сегодня даже снился себе двадцатисемилетним… Потеха! Дома новые в городе, куртка вот эта уже дырявая, рукава протерлись, вроде ребеночек уже у нас с этой девчонкой… Только не помню — парень или девка… Да! Говорит, ждать будет. Представляешь?
Улицы опустели, и мы шли по самой середине проезжей части. Наши скрещенные тени то убегали вперед, то отставали, путались под ногами. Пахло теплой землей, откуда-то с окраины доносились крики паровозов. Потом над домами, так низко, что хотелось пригнуть голову, прошел самолет, мигая красными сигнальными огнями.
— Восемнадцатый рейс, — сказал Сашка, проводив его взглядом. — С материка. Ну ладно, мне
— Слушай, — неожиданно для себя сказал я, — пошли в гостиницу, а? Пошли!
— Думаешь, пустят?
— Сегодня другая дежурная, она тебя не знает.
— А адвокат там?
— Наверное, где же ему быть. Завтра выступать.
— Это уже интересно. — Сашка оживился, но тут же опять сник — будто от тяжелой мысли, о которой забыл на мгновение. — Ну, пошли, — сказал он равнодушно.
По узкой лестнице мы поднялись на второй этаж, остановились у нашей двери.
— Все правильно, — сказал Сашка. — Та самая дверь. Теперь уже закрываетесь на ночь?
— И на день тоже. — Я толкнул дверь, она была заперта. Из глубины номера доносился голос Толика. Он говорил громко и старательно, будто втолковывал что-то непонятливому собеседнику. Некоторое время мы прислушивались, но, когда разобрали слова «граждане судьи», оба чуть не рассмеялись.
— Видишь, — сказал Сашка, — я опережаю время на два года, он — на один день… Что-то мы все торопимся, торопимся, вот только куда?
Я постучал. Голос в номере смолк, послышались шелест бумаги, шлепанье больших ступней по пластиковому полу прихожей. Щелкнул замок, дверь распахнулась. Толик был в пиджаке и при галстуке, но босиком. Увидев Сашку, он побледнел, отступил в глубину коридора, пропустил нас и закрыл дверь.
Сашка сел на ручку кресла, с любопытством огляделся, улыбаясь.
— Кажется, я здесь был когда-то…
— Наверняка был, — ответил Толик. — Мне нужно сказать тебе пару слов, — повернулся он ко мне. — Выйдем на минутку. Ты что, с ума сошел?! — прошептал он, едва мы оказались в коридоре. — Хочешь меня под монастырь подвести?!
— А в чем дело, чего ты испугался?
— Адвокатам запрещено встречаться с подзащитным в такой обстановке. Это уже частное расследование. Вы бы еще бутылку принесли! Слушай, у тебя страшно неустойчивая психика. Сегодня ты привел вора, завтра убийцу заманишь…
Сашка ушел.
Он молча улыбнулся у двери, махнул прощально рукой и вышел. В окно я видел, как он поднял воротник куртки, сунул руки в карманы и зашагал к вокзалу. Фонарь был впереди, за углом, и мне из окна казалось, что Сашка с трудом, согнувшись от напряжения, тащит за собой тяжелую длинную тень. Она волочилась за ним, хватаясь за выступы дороги, за столбы, за деревья, посаженные вдоль тротуара. И даже когда Сашка скрылся за углом, я еще некоторое время видел его тень, судорожно цепляющуюся за город.
— От твоего Сашки можно ожидать чего угодно, — сказал Толик таким тоном, будто ставил диагноз. — У него неустойчивая психика. Ему еще повезло, что он попал за решетку по этому делу. Мог подзалететь куда серьезнее. Пусть радуется. Полтора года — не так уж много. Я с дыркой возле сердца провалялся почти столько же.
— Девчонка обещает ждать его, — сказал я.
— Меня тоже ждала, — тихо, будто про себя проговорил Толик. — Не дождалась только. Толст я стал, понимаешь? Слишком толст для нее.