Как открывали мир. Где мороз, а где жара(Из истории путешествий и открытий)
Шрифт:
…Погода невыносимая. За одну неделю пережили два сильных шторма. Признак ранней осени. Боже мой, как им не везет! Лето отличалось необычайным холодом, ветрами, теперь ранняя осень… «Помоги нам бог, — восклицает Скотт, — помощи нам ждать неоткуда, а силы — на исходе. Теперь, чтобы спасти людей, нужно лишь одно: идти как можно быстрей!»
Между тем у Отса зябнут ноги и, что удивительней всего, сдает здоровяк Эдгар Эванс. У него все валится из рук, лицо и руки отморожены. Уилсон растянул сухожилие. Только чудо Бауэрс чувствовал себя хорошо. Скорей, скорей вперед! В этом наше спасение. Но… при спуске
Однако на этот раз судьба сжалилась. Каким-то образом они выбрались из мертвого нагромождения льда и нашли свою стоянку.
Отдыхали недолго. Нужно спешить. А тут снова беда: несчастный Эванс свалился в трещину. Его вытащили, по боже мой, какая безнадежность в его глазах! Руки страшные, отмороженные, в язвах нос.
Скорей, скорей вперед! Но… свалился в трещину сам Скотт, следом за ним — опять бедняга Эванс. Оба сильно расшиблись, особенно Эванс. Он стал сам не свой. Скотт с беспокойством поглядывает на него. Он освободил его от обязанностей тащить сани, но это мало помогло.
Подошли к лагерю у подножия горы Дарвина. Здесь, под защитой скал, так тихо, солнечно, а главное — под ногами камень, а не лед. Эту радость — ощущать под ногами камни, землю — может понять только полярный путешественник. Конечно, задерживаться не следует, но так приятно измученным людям немного погреться на уходящем солнце! Даже голод как-то не чувствуется. А за последнее время путешественники становились «все голоднее». Уилсон занят сбором образцов камней. Он наткнулся на целые пласты угля с четкими отпечатками растений. Какое счастье! Найден ключ к прошлому Антарктиды! Раз здесь найден уголь — значит, росли леса, было тепло… О, сколько нового узнают ученые об этом суровом материке! Значит, недаром люди потратили труды и силы, радовался Скотт; какое замечательное открытие сделал доктор Уилсон!
Разумеется, находка радовала Скотта, но записки его делаются все беспокойнее. Главное — его тревожит Эванс. Он стал отставать. Все чаще и чаще плетется позади, и его приходится поджидать. И вот однажды путешественники вынуждены были из-за него сделать привал. Они поставили палатку, приготовили чай, напились… А Эванса все нет и нет. Видно, что он стоит вдалеке, но не приближается. Встревоженные путешественники на лыжах мчатся к нему.
Вид Эванса ужасен: одежда в беспорядке, взгляд блуждающий, он несвязно бормочет, что у него, кажется, был обморок.
Бауэрс и Скотт побежали за санями. Когда они вернулись, Эванс был без сознания на руках у товарища. Он не пришел в себя и в палатке. Доктор Уилсон сказал, что, по-видимому, у него при последнем падении было сотрясение мозга. И вот бедняга умирает… Путешественники хотя и знали, что часы его сочтены, но оставить его одного не могли. «Милосердное провидение убрало его в самую критическую минуту, — записал Скотт и прибавил: — Как ужасно так терять товарища!»
Новая беда. С некоторых пор стали замечать, что керосину на складах стало куда меньше, чем предполагалось. А ведь все помнили, что заливали баки доверху.
Теперь приходилось экономить
Отс показал свои ноги Уилсону: сомнений нет, они отморожены. Мужественный, благородный Отс понимает свое положение, и все же он спрашивает у доктора Уилсона, есть ли у него надежда. Надежды нет, но Уилсон этого сказать не может. Товарищи уговаривают Отса идти с ними дальше, пока хватит сил. Они стараются помочь ему, часто сажают на сани. Отс нестерпимо страдает, он просит оставить его и самим идти дальше. Но этого они не могут сделать. Однажды утром, встав с трудом на свои больные ноги, Отс отодвинул край палатки и, не глядя ни на кого, сказал: «Пойду пройдусь. Может быть, не скоро вернусь»… И вышел в метель.
«Мы знали, что бедный Отс идет на смерть, — пишет Скотт. — На случай, если будут найдены эти листки, я хочу отметить: последние мысли Отса были о матери, но перед этим он с гордостью говорил, что его полк должен быть доволен мужеством, с каким он встретит смерть. Это мужество мы все можем засвидетельствовать. В течение многих недель он без жалоб переносил жестокие страдания, но до самого конца в состоянии был разговаривать о посторонних предметах. Это была бесстрашная душа.
…Мы все надеемся так же встретить конец, а до это-то несомненно недалеко».
Скотт приказал Уилсону выдать им таблетки опиума, чтобы облегчить страдания. Но пока никто ими не воспользовался. Они решили идти, насколько хватит сил. Все сознавали, что им не выскочить из этого ужаса, но бороться надо до конца.
Путники мерзли все сильней. Теперь и Скотт знал, что одна нога у него отморожена. Пропала… Что будет с другой? Уилсон тоже, кажется, отморозил себе ноги. Теперь лучше всех чувствовал себя один Бауэрс, да и то неважно. Но они шли вперед.
Они знали, что находятся в двух переходах от базы Одной Тонны, там в изобилии есть продовольствие, топливо. Возможно, их ждут там товарищи с собачьими упряжками… Если удастся добраться туда, возможно, еще все обойдется. Но в одиннадцати милях от базы закружила сильная метель. Ни зги не видно. Пришлось остановиться. У них оставалось на донышке керосина и еды раза на два.
Ужасно сознавать, что спасение рядом, но сплошная мгла окутывала их одинокую палатку. Пурга метет и метет вот уже четыре дня. Значит, конец. Да будет так…
Скотт все время заполнял страницы дневника и писал письма не только своей жене, матери, друзьям, но и близким Бауэрса и Уилсона: «Они были храбрыми, истинными мужчинами и самыми стойкими из друзей».
«…Как много я мог бы рассказать тебе о нашем путешествии! — писал Скотт своей жене Кэтлин. — Насколько оно лучше спокойного сидения дома в условиях всяческого комфорта. Сколько у тебя было бы рассказов для мальчика! И какую приходится платить за это цену».
Он думал о своем сыне, давал последние советы жене: