Как писать хорошо. Классическое руководство по созданию нехудожественных текстов
Шрифт:
Маркис использовал кота как закваску для своего недовольства занудами хорошо знакомого типа. Это недовольство брюзгливыми ветеранами разных профессий универсально, как универсальна привычка любого старого брюзги жаловаться на то, что вся его область летит в тартарары. Маркие реализует одно из классических свойств юмора — переводить гнев в иное русло, где мы можем смеяться над какой-либо слабостью вместо того, чтобы возмущаться ею.
Следующими героями моего обзора были Дональд Огден Стюарт, Роберт Бенчли и Фрэнк Салливан, радикально расширившие возможности юмора,
Св. Франциск Ассизский (если только я не путаю его со Св. Симеоном Столпником, что легко может случиться, поскольку оба имени начинаются на «Св.») очень любил птиц, и на его портретах они часто сидят у него на плечах и клюют ему запястья. Что ж, если Св. Франциску это нравилось, то пожалуйста. У всех нас есть свои симпатии и антипатии — я, например, неравнодушен к собакам.
Но, может быть, все они лишь готовили почву для появления Сидни Перельмана. Если это так, Перельман с охотой отдает им должное. «Люди учатся, подражая другим, — сказал он. — В конце 20-х меня можно было арестовать за упорную имитацию Ларднера — не по содержанию, а по духу. Эти влияния постепенно отмирают».
Но от его собственного влияния оказалось не так-то легко избавиться. К моменту своей кончины в 1979 г. он непрерывно писал уже более половины века, совершая захватывающие языковые пируэты, и в нашей стране до сих пор полно комиков и писателей, поддавшихся гравитационному притяжению его стиля и не сумевших затем вырваться на свободу. Не надо прибегать к услугам сыщиков, чтобы распознать почерк Перельмана не только в сочинениях таких писателей, как Вуди Аллен, но в сериалах ВВС «Раздолбай-шоу» (Goon Show) и «Монти Пайтон» (Monty Python), в радиоскетчах Боба Эллиота и Рэя Гулдинга и в искрометных шутках Граучо Маркса — в последнем случае проследить корни этого влияния еще проще, поскольку Перельман написал сценарии к нескольким ранним фильмам братьев Маркс.
Главным открытием Перельмана стало то, что метод свободных ассоциаций позволяет мыслям писателя рикошетировать от нормального к абсурдному и благодаря непредсказуемости угла этого отскока банальная стартовая идея полностью разрушается. К этой основе из непрерывного удивления он добавил ошеломительную игру слов, которая была его фирменным знаком, богатую и отчасти заумную лексику и эрудицию, приобретенную в путешествиях и за чтением книг.
Но даже эта эффектная смесь не спасла бы его, не имей он конкретной мишени. «Все шутки должны быть о чем-то —юмор должен иметь прямое отношение к жизни», — сказал он, и, хотя читатели, наслаждающиеся его стилем, могут упустить из виду его цель, любая миниатюра Перельмана в конечном счете не оставляет от какой-нибудь очередной помпезной чепухи камня на камне, так же как оперное искусство до сих пор не оправилось от «Ночи в опере» (A Night at the Opera) братьев Маркс, а банковское дело — от «Банковского сыщика» (The Bank Dick) Уильяма Филдса. От его цепкого взгляда редко удавалось укрываться шарлатанам и мошенникам, особенно из миров Бродвея, Голливуда, рекламы и торговли.
Я и поныне помню, как читал Перельмана подростком и как поразила меня тогда одна из его фраз. Его фразы не были похожи ни на что, виденное мною прежде, и голова у меня шла кругом.
Пронзительно свистнул гудок, и я запыхтел прочь от дремлющих шпилей вокзала Гранд-Сентрал. Пропыхтев всего несколько футов, я заметил, что отбыл без поезда, — пришлось бежать обратно и ждать его отправления… За два часа, которые мне предстояло провести в Чикаго, нельзя было осмотреть город, и эта мысль повергла меня в состояние глубокого спокойствия. Я с удовольствием отметил, что на вокзал Дирборн наложен новый слой копоти, хотя у меня не хватило тщеславия счесть, что это как-то связано с моим визитом.
Женщины обожали этого порывистого ирландца, который всегда готов был спать вместо того, чтобы есть, и наоборот. Как-то вечером, отираясь в портсмутской таверне «Исподняя», он поймал оброненную вскользь кружку одного дюжего назюзюкавшегося канонира… На следующее утро «Морская кусалка», линейный фрегат с тридцатью шестью орудиями на борту, отвалил из мутного портсмутского порта в сторону Бомбея с матримониальными целями. На нем в качестве пассажира плыл мой прадед… Через пятьдесят три дня, проведенные
Мой выборочный список завершился самым высоколобым из юмористов — Вуди Алленом. Журнальные публикации Аллена, собранные теперь в трехтомник, блистают одновременно юмором и интеллектом (а это уникальное сочетание) и посвящены не только самым знаменитым его темам — смерти и хроническому беспокойству, но и таким солидным научным дисциплинам и литературным формам, как философия, психология, драма, ирландская поэзия и толкование текстов («Хасидские притчи» — Hasidic Tales). «Взгляд на организованную преступность» (A Look at Organized Crime), пародия на все статьи, когда-либо написанные о сущности мафии, — один из самых смешных рассказов, которые мне известны, а «Мемуары Шмида» (The Schmeed Memoirs), воспоминания гитлеровского парикмахера, — убийственная сатира на «честного немца», просто делающего свою работу:
Меня спрашивали, отдавал ли я себе отчет в этической сомнительности своих действий. Как я объяснил судьям в Нюрнберге, мне не было известно, что Гитлер фашист. В течение долгих лет я считал его служащим телефонной компании. Когда же я наконец узнал, какое это чудовище, предпринимать что-либо по этому поводу было уже поздно, так как я успел внести первый взнос за купленную в рассрочку мебель. Однажды, ближе к концу войны, я собирался ослабить узел салфетки, повязанной фюреру на шею, чтобы несколько крошечных волосков упали ему за шиворот, но в последнюю секунду мужество мне изменило.
Короткие отрывки, приведенные в этой главе, дают лишь слабое представление о необъятном наследии и невероятной одаренности этих гигантов. Но я хотел показать студентам, что они наследники богатой традиции, заложенной очень смелыми людьми с очень серьезными намерениями, — традиции, которая жива и теперь благодаря трудам таких писателей, как Иэн Фрейзьер, Гаррисон Кейлор, Фран Либовитц, Нора Эфрон, Келвин Триллин и Марк Сингер. Кстати говоря, Сингер — очередная звезда из длинной плеяды авторов The New Yorker(его предшественниками были Сент-Клер Маккелуэй, Роберт Луис Тейлор, Лилиан Росс, Уолкотт Гиббс), умевших прикончить какого-нибудь известного зануду вроде Уолтера Уинчелла одной бесстрастной и меткой шуткой, причем их отточенный стилет, вонзающийся в тело жертвы, практически не оставлял следа на ее коже.
Сингеровское ядовитое зелье смешано из сотен причудливых фактов и цитат — он цепкий репортер — и стиля, в котором сквозит его собственное веселое изумление. Особенно хорошо это зелье действует на грабителей, упорно продолжающих испытывать терпение публики, — примером этого может служить его маленький очерк о застройщике Дональде Трампе, также опубликованный в The New Yorker.Отметив, что Трамп «стремился к безграничной роскоши, достиг ее и ведет существование, не омраченное бурчанием души», Сингер описывает свой визит в «Мар-а-лаго», оздоровительный клуб в Палм-Бич, перестроенный Трампом из 118-комнатного особняка в мавританском стиле, который соорудили в 1920-х Марджори Мерриуэзер Пост и Эдвард Хаттон:
Очевидно, трамповское представление о благополучии коренится в убеждении, что длительные контакты посещающих его клуб клиентов мужского пола с исключительно симпатичными юными служительницами вдохнут в этих джентльменов дополнительную волю к жизни. В соответствии с этим он ограничивает свою роль «карманным вето» на ключевые кадровые решения. Во время нашей экскурсии по главному спортзалу, где разминался на беговой дорожке Тони Беннетт, каждый сезон дающий в «Мар-а-лаго» парочку концертов и потому проживающий здесь на правах постоянного обитателя, Трамп познакомил меня с «нашим штатным врачом, доктором Джинджер Ли Саутолл», недавней выпускницей колледжа по специальности «хиропрактика». Покуда доктор Саутолл, находясь за пределами слышимости, колдовала над спиной какого-то благодарного члена клуба, я спросил Трампа, где она проходила практику. «Точно не знаю, — ответил он. — Может, в мединституте Малибу? Неплохо звучит, как по-вашему? Я вам скажу правду. Когда я увидел фотографию доктора Саутолл, то понял, что мне ни к чему изучать ни ее резюме, ни резюме других претенденток. Вы хотите спросить, почему мы ее наняли — не потому ли, что она пятнадцать лет практиковалась в своем искусстве на горе Синай? Ответ будет отрицательный. И я объясню почему: потому что после того, как она пятнадцать лет проторчит на горе Синай, нам не захочется на нее смотреть».