Как слеза в океане
Шрифт:
Тридцатичетырехлетний Роман Скарбек редко спрашивал себя, почему он сделал так, а не иначе. Разве не разумнее было следовать импульсу мгновения? Те, кто не доверял своему внутреннему импульсу, не были счастливее, их жизнь не умнее, разве что только сложнее. Его мать всегда обстоятельно обдумывала каждый шаг и была весьма целеустремленной дамой, даже и сейчас, в свои шестьдесят два года. Именно поэтому она вышла замуж за Станислава Скарбека, хотя он был на пятнадцать лет старше нее. Она хотела сделать из него идеального супруга. И тогда он пустил себе пулю в сердце. Теперь она жила в городе, поблизости от тиранически любимой ею дочери и внуков. И по-прежнему дирижировала всеми. Даже сыном, как ей казалось, навещавшим ее каждые десять дней, она считала, что сможет постепенно переделать его «доброе, но равнодушное» сердце с тем, чтобы потом
Роман жил без всякого плана, импровизируя в жизни, в чем и упрекала его мать. Два дня назад он встретил Ядвигу у одной молодой вдовы, та довольно ловко и успешно пробивалась в жизни, покупая и перепродавая из-под полы. Роман стал ее клиентом. Она превращала для него последние остатки его движимого имущества в деньги и товары. Она была любовницей высокопоставленного гестаповца, говорили про нее, и одновременно настоящей патриоткой. По вечерам ее дом превращался в маленькое казино с ночлегом, потому что по ночам запрещено было показываться на улице. Под утро Роман забрал с собой хорошенькую Ядвигу, только недавно приехавшую из столицы. Ей хотелось насладиться хоть несколькими минутами езды в санях на холодном и чистом зимнем воздухе, сказала она. Но она легко дала уговорить себя и поехала вместе с ним в старый замок.
Всего лишь мелодраматическая импровизация, эта Ядвига, думал он, ложась в постель. Юзек отвезет ее обратно в город. С восемнадцати часов мне будет совершенно безразлично, чего она так боится.
— Ты не любишь меня, — сказала она лениво.
— А что бы я должен был сейчас сделать, если бы любил?
Она не ответила. Может, она все-таки шпионка. Собственно, моя обязанность выяснить это, сказал себе Роман. И спросил:
— Ты ведь из Варшавы, да?
— Нет, это я только так говорю, у меня на то особые причины.
— Ага, тогда не хочу быть нескромным.
— Для порядочной женщины это счастье иметь такого скромного возлюбленного, — сказала она и зарылась головой в подушку.
Он поднялся и подошел к окну. Мужчина все еще стоял на холме. Караульные, конечно, заметили его и наблюдали за ним. Это не немец, иначе он был бы не один. Может, кто из своих, из делегации? Тогда почему же он пришел в такое неподходящее время? Но вот мужчина вскочил на лошадь и поскакал по аллее вниз — наездник он неопытный. Внезапно он силой заставил животное остановиться, развернулся и исчез за холмом. Тут выскочил кто-то из своих и погнался за ним. Роман дождался его возвращения, открыл окно и спросил:
— Кто это был?
— Чужой какой-то. Ускакал по волынской дороге. Может, офицер, но он плохой наездник, сукин сын, и меховая шапка на голове.
— Закрой окно, тянет жутким холодом, — крикнула Ядвига.
— Значит, ты и холода тоже боишься? — спросил он.
— Да, но меньше, чем людей. Те мне только зло причиняют.
Она могла иметь в виду с одинаковым успехом как неверного супруга, так и любовника, давшего ей мало денег, или войну, оккупацию, преследования. Он пообещал ей, что она может спокойно выспаться, здесь никто не потревожит ее, вышел из комнаты и спустился вниз. Надо было что-то немедленно предпринять, чтобы тут же выяснить, какую это все имело связь с незнакомым всадником.
Многовековая история древнего еврейского городка Волынь осталась ненаписанной, она передавалась устно из поколения в поколение. Мало кто помнил точные даты, но каждый знал события, отголоски которых остались, впрочем, живы и по сей день: войны, мятежи, погромы, эпидемии, губительные пожары оставили следы, стереть которые никто не стремился. В центре городка находились могильные камни, как раз на том самом месте на Рыночной площади, где приняли смерть за веру мужчины, женщины и дети; на западном холме расположилось совсем старое кладбище, могильные плиты вросли глубоко в землю, надписи на них уже трудно было расшифровать. Но волынцы чувствовали свою связь и с теми мертвыми, имена которых уже стерлись до неузнаваемости. Недалеко от реки были захоронены умершие от чумы, и еще было совсем новое кладбище, на краю леса, рядом с лесопильней. Если наступала пора поплакаться на великую беду или отвратить надвигающуюся опасность, шли «побеспокоить» мертвых, они были самыми надежными ходатаями перед Всевышним. Волынцы, с незапамятных времен в большинстве
Искусство ткать ковры они принесли с собой из дальних краев того древнего изгнания. Но игра на скрипке стала для них привычной только на новой родине, так считалось среди них. В каждом доме был, по крайней мере, один скрипач. В каждом хорошем оркестре во всем мире играл, по крайней мере, один волынец, прославляя родной городок, разославший так много своих сыновей по белу свету. И прежде всего скрипачей, но были среди них и математики, и даже один знаменитый ученый юрист, к суждению которого апеллировали при разрешении международных споров. И один архитектор, строивший небоскребы.
Непривлекательный, беспорядочно застроенный, не очень чистый еврейский городок, каких сотни в этой стране, — такова была Волынь со своими тремя тысячами четырьмястами восемьюдесятью семью душами. И все же совсем иная, чем другие города, не уставали повторять ее жители. И вот что они имели в виду: во всех вещах, событиях и взаимосвязях помимо внешнего, очевидного, есть еще тайное, скрытое значение, самое подлинное. И оно открывается только тому, кто умеет видеть и толковать символы. Они научились этому еще детьми и считали так: умение ткать ковры — такое же ремесло, как и всякое другое, — приносит практическую пользу, годится для того, чтобы заработать детям на кусок хлеба, обучить их и что там еще нужно для жизни, ремесло и все же нечто большее, чем просто ручной труд, — оно полно тайных знаков и символов, побуждающих человека мыслящего погрузиться в их глубины, докопаться до подлинного смысла жизни.
Или, например, наша игра на скрипке, говорили волынцы. Мир полон звуков. Когда предмет падает в воду или трещит дерево, рассыхаясь, — они издают звуки. Но музыка — это звуки Божьей гармонии, слышимые знамения Его математики, несказанные, как имя Его, да святится Оно и будет благословенно. Сомнений не было. Он уготовил им особую судьбу. Но Его усилия были рассчитаны на долгую историю, Его измерение времени выходило за пределы человеческой жизни. И поэтому порой им было плохо, вот как сейчас, уже несколько лет, и становилось все хуже, потому что в огромном мире вдруг для всего появились машины, и для фабричного изготовления ковров тоже. Волынцы, казалось, были обречены на голодную смерть, но, слава Богу, существовала почта. Она доставляла им со всего света денежные переводы от сыновей и племянников. В первую мировую войну городок несколько раз оказывался занятым врагом. Почта бездействовала, но волынцы не успели посетовать на такое неудобство. Свирепствовали эпидемии, одна за другой, унесшие пятую часть жителей. Случались бомбежки — Волынь была военным плацдармом, — деревянные домики полыхали в огне. Нужда не знала границ. Всем тогда было ясно, что приближается время великих чудес, — кто знает, может, со следующим восходом солнца им явится мессия. Но потом оказывалось, что время это еще не приспело. Правда, великие империи рухнули, но миру открылись новые властелины и державы — все это определенно имело свое значение, ведь и ниспосланное им обетование Божие не было однозначным.
Волынь была ныне польским городом. Галлерцы, солдаты генерала Галлера [172] , с триумфом промаршировали по ней, они убили только нескольких местных жителей. Большинство раненых остались живы. Граф Станислав Скарбек вовремя вернулся, проявил активность, пригласил всех офицеров к себе в замок на постой, а солдат велел расквартировать по деревням.
Потом опять была война, сначала поляки пошли на Киев, потом русские дошли до Варшавы, но в конце концов вновь наступил мир. Ковры удавалось хорошо сбывать, но деньги с каждым днем теряли в цене. Волынцы, с легкостью переходившие с пафоса на иронию, с жалобы на самоиздевку, посмеивались: разложим на продажу свечи — солнце никогда больше не зайдет; начнем ткать саваны — никто больше не умрет. Будут деньги в цене — они поплывут не к нам; будут деньги у нас — они упадут в цене.
172
Юзеф Галлер де Галленбург (1873–1960) — польский правый политик и генерал.