Как сражалась революция
Шрифт:
Я прервал Васю:
— Так у тебя ничего не выйдет. Во-первых, до Вильно восемьдесят километров. Если даже противник пропустит тебя беспрепятственно, ты попадешь в Вильно через сутки, то есть в лучшем случае в ночь на двенадцатое. Во-вторых, тебя не пропустят. Думаю, что будут таскать по штабам для допроса и выяснения личности. Наконец, одному будет очень трудно узнать все подробности о противнике в Вильно: это не так легко, как кажется. Кроме того, где уверенность в том, что ты тринадцатого попадешь в Подбродзе?
По мере моего разъяснения лицо Васи делалось мрачнее. Огонь в глазах потух.
— А как же быть?
— Так вот, ты переоденешься, как сказал, в гражданское платье. На моем автомобиле тебя доставят до деревни Маляты, к литовской границе, а оттуда через Литву до местечка Ширвинты, что тридцать километров северо-западнее Вильно. Вот тут, посмотри на карту. Из Ширвинтов ты проберешься в Вильно. Сейчас восемь часов. Через три четверти часа ты должен выехать. В полночь ты должен быть в Ширвинтах, а к утру в Вильно. Понял?
— Да! — радостно воскликнул Вася.
— Слушай дальше. Рано утром явишься в дом на проспекте Пилсудского. Там проживает товарищ X. Скажешь, кто тебя послал и зачем. А затем вместе обдумайте уже план действий в городе. Ночью с двенадцатого на тринадцатое июля, если тебе не удастся проехать через Неменчин в Подбродзе, ты должен попасть обратно в Ширвинты, а оттуда тебя доставят в Подбродзе. В Подбродзе я тебя буду ждать тринадцатого утром. Понял теперь, как надо сделать?
— Теперь все понял.
— Сейчас иди переоденься и через тридцать минут зайди за письмом.
— Зараз! — воскликнул Вася и пулей вылетел из комнаты.
Пришел Вилумсон и подал на подпись приказы и распоряжения. Через две минуты приказы были разосланы. Еще через некоторое время Хачи доложил:
— Товарищ комкор, на крыльце стоит старый хрыч с палкой, хочет к тебе. Я его не пустил. Орет там.
— Что за хрыч, Хачи? Зови его.
Через минуту вошел горбатый старик с белой бородой, в очках и с палкой. Он был одет в длинный черный халат с кушаком. В правой дрожащей руке держал палку, на голове простая соломенная шляпа, на ногах ботинки. На первый взгляд он был похож не то на еврея из близлежащего местечка, не то на литовского зажиточного крестьянина. Удивленный таким поздним посещением, я спросил:
— Что вам угодно?
Старик, выпрямившись, ответил молодым голосом:
— Зашел за письмом, товарищ комкор!
— А, Василий, это ты! Фу, черт, тебя совсем не узнать... Ну и ловкач!
Мой бедный Хачи, раскрыв рот, прибавил:
— Э... э... э... ловко ты меня надул, горбатый черт!
Вошел и Вилумсон. Мы все вместе посмеялись вдоволь.
— Ну, желаю тебе успеха, мой молодой старик. Не забудь адреса товарища X. Номер дома, квартиру, проспект Пилсудского. Тринадцатого утром жду тебя в Подбродзе. Вот тебе еще немного польских марок, пригодятся.
— Спасибо. Прощайте.
Я обнял Васю и проводил его к выходу. Внизу уже шумел заведенный мотор автомобиля. Через пять минут машина скрылась в ночи.
На подступах к Вильно
Тринадцатое июля. Полдень. Солнце палит безжалостно. Душно, как перед дождем. Начдив 10 утром сообщил, что его части с боем подходят к реке Вилия. Остается ликвидировать подбродзинские пробки. В двух километрах южнее
Подбродзе идет бой.
Я, Вилумсон и мой ординарец Титаев расположились на высокой колокольне польского костела, находящегося на южной окраине Подбродзе. Хачи остался внизу с лошадьми. Внизу у северной стороны костела в пешем строю построены комендантская команда и команда связи.
Сверху хорошо видна окружающая местность. Я смотрю в бинокль. Вилумсон, прислонившись к деревянному столбу, что-то пишет в своей полевой книжке. Кажется, он готовит радиодонесение. Титаев, держа в руке трубку полевого телефона, то и дело кричит:
— Алло! Алло! Что? Не слышно? Что? Плохо слышно! Фу, черт!
Спрятавшись за столбом, я внимательно изучаю поле предстоящего боя. Вот впереди, в двух километрах южнее Подбродзе, на открытой поляне, через которую проходит шоссе на Вильно, виднеются польские полевые окопы, насыпи и засеки. Поляков пока еще не видно. Но вот изредка там и сям начали показываться отдельно движущиеся фигуры людей. Люди что-то тащат и что-то перемещают с одного фланга на другой. С нашей стороны впереди видны отдельные скачущие всадники. Эти всадники то останавливаются, то снова скачут, исчезают и снова появляются в поле моего зрения. Это дозоры кавалерийских частей. С правой стороны поляны тянется густая роща, а левее, в пяти километрах впереди, виден лес, откуда беспрерывно стреляет вражеская артиллерия.
Бух... бух... бух...— глухо вторит эхо.
Жж... жж... жж...— разрывая воздух, через головы наших всадников несутся снаряды.
Бах... бах... бах...— рвутся они где-то рядом, разворачивая землю и оставляя глубокие воронки.
Несколько снарядов попало в Подбродзе, разрушив дома и постройки. В двух, а вот уже и в трех-четырех местах начались пожары. Языки пламени, разрывая густой дым, тянутся к небу, захватывая все новые и новые кварталы. На пожар никто не обращал внимания. До этого ли жителям? Перепуганные, они спрятались в подвалах, убежали в леса. Минут десять назад я видел, как группа людей с мешками и узлами на плечах входила в каменное толстостенное здание костела, очевидно полагая, что здесь можно спастись от снарядов.
Я продолжал наблюдение. Вилумсон закончил свою работу; вырвав исписанный лист своей полевой книжки, протянул мне. Не успел я взглянуть на бумагу, как с диким шипением польский шестидюймовый снаряд, разорвав воздух, ударился в стену костела — тотчас же последовал сокрушительный взрыв. От сотрясения я упал. Снизу послышались отчаянные истерические крики и ругань. Мне показалось, что все здание колокольни закачалось. Внизу что-то рушилось и горело.
Нас окутал густой едкий дым. Минуты две-три я совершенно не мог говорить. Титаев, уронив из рук телефонную трубку, протирал своими большими кулаками глаза, кого-то отчаянно ругая. Вилумсон, с бледным лицом, обняв столб колокольни, смотрел на меня вопросительно.