Как в первый раз
Шрифт:
Чуть помедлив, с гулко бившимся сердцем, она отперла замок и, открыв дверь, стала в проеме так, чтобы он не смог ворваться в дом.
Эван был в джинсах и в черной футболке, натянувшейся на его широкой груди. Он побрился и постригся. А зеленые глаза – вовсе не остекленевшие от пьянства! – внимательно смотрели на нее. И выглядел он… Он был удивительно красив.
Смущаясь своих штанов для йоги и крохотного топа, Пенелопа провела ладонью по затянутым в хвост волосам и холодно произнесла:
– Добрый вечер, Эван.
Он
– Можно войти?
– Зачем? – Пенелопа судорожно вцепилась в дверной косяк. Она не хотела видеть его в своем доме!
На щеке у него дернулся мускул.
– Хочу с тобой поговорить.
– Нам не о чем говорить, Эван.
Он тотчас же покачал головой.
– Нет, не согласен. А теперь… Пожалуйста, впусти меня. Или будем разговаривать у двери?
Пенелопа прикусила губу и, окинув взглядом улицу, подумала о соседях, которые могли заметить у ее порога одного из самых узнаваемых чикагских футболистов. А ей ужасно не хотелось, чтобы ее имя оказалось на страницах газет.
Вздохнув, она отступила на несколько шагов, впуская гостя. И стиснула зубы, когда он, проходя, задел ее плечом. От него больше не несло алкоголем – напротив, пахло свежестью с каким-то пряным оттенком. Ей всегда нравился его запах. Она любила сидеть, уткнувшись носом в его шею и вдыхая этот аромат.
Пенелопа помотала головой, словно отгоняя ненужные воспоминания, и так же холодно проговорила:
– Кухня дальше по коридору.
Его плечи, казалось, полностью заполнили коридор, когда он шел к просторному помещению в дальнем конце дома.
– Этот дом очень похож на тебя, – сказал он вполголоса.
И действительно, сочетание чистых линий и комфорта – это, пожалуй, и впрямь было как бы ее отражением. И еще – мягкие кремовые оттенки, серые тона и всплески красного. Все намекало на модерн, но Пенелопа выбирала мебель за ее удобство. И все тут было устроено весьма рационально благодаря тому, что кухня ничем не отделялась от гостиной.
Пенелопа зашла за кухонный «остров» с его сланцевыми стойками, серыми шкафчиками и техникой из нержавеющей стали и, высокомерно взглянув на гостя, проговорила:
– Поскольку ты ничего обо мне не знаешь, ты не можешь об этом судить.
Эван остановился по другую сторону «острова». Какое-то время они молча смотрели друг другу в глаза.
– Я знаю тебя лучше, чем тебе бы хотелось, – сказал он наконец. О господи, почему после всех этих лет он поднимает тему их прошлого? И вообще, было гораздо проще, когда Пенелопа знала, что он пьян. Но сейчас-то… – Так вот, я хочу попросить прощения за тот вечер, – продолжал Эван. – Я вел себя безобразно.
– Да, – коротко кивнула Пенелопа. Она чувствовала, что ее влечет к нему так же, как когда-то, и поэтому он должен был немедленно уйти. – Это все? – спросила она.
Эван уперся ладонями в барную стойку и посмотрел
– Мне ужасно неловко, – пробормотал он.
– Да, понимаю. – Она снова кивнула. – Что ж, извинения приняты. Ты выполнил свой долг, а теперь можешь уйти.
Его губы искривились в усмешке.
– Извинения приняты, но я не прощен, так?
– Зачем тебе мое прощение? – Пенелопа прислонилась к стойке. – Ведь прежде оно тебе не требовалось, верно?
Его зеленые глаза сверкнули, и он со вздохом проговорил:
– Мы оба знаем, что ты меня никогда не простишь. Да и не должна.
Пенелопа отвела взгляд и посмотрела на картину над камином. Холст в красно-белых тонах.
– Не знаю, что ты хочешь от меня услышать, Эван.
– Ты ничего не должна говорить. Я просто хотел, чтобы ты знала: мне очень стыдно.
– Теперь знаю, – сказала Пенелопа, по-прежнему не глядя на него.
– Зачем ты приходила?
Она откашлялась. Чуть помедлив, ответила:
– Я ведь уже говорила… Я приходила ради них. Подумала, а вдруг ты прислушаешься к кому-нибудь, кто тебе не родственник…
На несколько секунд воцарилось молчание. Потом он снова заговорил:
– То, что ты тогда сказала, – это было для меня очень важно. И это все изменило. Я оказался в скверном положении, и ты, как обычно, сделала именно то, что следовало, – заставила меня образумиться. Так что спасибо тебе.
Ничего более приятного Эван не говорил ей уже много лет, и эти его слова словно вернули ее в прошлое; она вспомнила, каким он был когда-то. Вспомнила не только их страсть, но и те часы, когда они болтали обо всем на свете.
Ох, она не хотела это вспоминать! Хотела по-прежнему держаться за то состояние гнева, которое помогало ей сохранять рассудок. Помогало сохранять сердце твердым и холодным.
Но все же она поступила правильно, когда пришла к нему. Ведь Шейн и Мадди теперь получат столь необходимое им облегчение…
Пожав плечами, Пенелопа проговорила:
– Не за что меня благодарить. Я же знаю, что футбол – это главное в твоей жизни.
Он со вздохом кивнул.
– Да, верно.
– Но если ты попытаешься… Я уверена, ты найдешь что-нибудь новое, что можно любить, – продолжала Пенелопа.
– Надеюсь, – отозвался Эван. И тут же, снова вздохнув, добавил: – Но я не знаю, что мне теперь делать…
Когда-то он говорил, что она – единственный человек, которому он может сказать абсолютно все. Когда-то она знала все его тайны. А теперь… Во всяком случае, она не хотела, чтобы он страдал. Пристально взглянув на него, Пенелопа сказала:
– Это всегда было твоей проблемой – уверенность в том, что в игре – вся твоя жизнь.
– Потому что это правда.
– Но даже если и так, тебе придется найти способ жить дальше. Тебе всего тридцать три, перед тобой – целая жизнь.