Как я изменил свою жизнь к лучшему
Шрифт:
Первая запись в моем дневнике появилась давно.
«Муки совести и высота человеческих прозрений погнали Толстого прочь из дому. Вселенское чувство стыда обожгло его душу. Все сделалось стыдным: жена, дом, дети, благополучное существование, статус почти божества, всемирная слава и осознание собственного бессилия в бесчисленных попытках хоть как-то помочь этому миру. Однажды он встал и ушел. Ушел в никуда. Потому что все понял. Понял, что вся наша жизнь – стыд. И не стоит цепляться. И
Рождение пьесы впору сравнить с рождением человека: так же болезненно, радостно и непостижимо!
Жаль, не удастся переписать.
Как невозможно войти в одну воду два раза, так нельзя повторить однажды уловленный взгляд, вздох, звук, движение персонажа…
Добрая душа, случайный прохожий с рыжей дворнягой на поводке посоветовал срочно бежать в милицию. «Найти – не найдут, зато справку дадут, что ты не верблюд!» – в рифму высказался старик, будто сошедший с картины Ильи Репина «Иван Грозный убивает своего сына».
В самом деле, подумалось мне, я-то знаю, что я не верблюд, а другие этого могут и не знать… Я и рта не раскрыл, а дежурный ефрейтор, похожий на постаревшую Надежду Константиновну Крупскую, с порога меня попросил особенно не волноваться.
– Можно жить – волноваться, а можно не волноваться – и жить! – изрек он с апломбом, предупредительно подняв указательный палец вверх.
– Да я не волнуюсь, я только хотел… – начал я и осекся, вспомнив первый и второй законы Андрюши Ширяева: 1) угодив в вытрезвитель – молчи, что не пьян! и 2) в психушке забудь про свою адекватность!
– Да тут как бы очередь, мил-человек! – произнес он стыдяще, опять не дав мне сказать.
Пустяшный укор вогнал меня в краску.
Я вспомнил отца.
Ты не лучше других, твердил он, бывало, потому что ты не лучше других. Возьми на карандаш, говорил, заруби на носу, завяжи узелок на память. Целее будешь, дольше проживешь!
Он меня умолял соблюдать колею, ходить в ногу с другими, держаться в узде, не плевать против ветра и дуть на воду, довольствоваться синицей в руке и не пялиться на журавля в небе.
– Ты понял меня? – допытывался он после очередного урока житейской мудрости.
Я, известное дело, кивал, не желая его обижать, но про себя всякий раз повторял, как клятву, что не стану ходить под уздой, дуть на воду и довольствоваться синицей в руке.
Злился и бунтовал против любых установлений и запретов и страстно желал совершить что-то… такое что-то…
Короче, не важно – что! Главное – чтоб совершить!
Например, пробежать быстрее других сто метров или марафонскую дистанцию, полететь на Луну, переплыть океан и даже, если понадобится, погибнуть во имя высокой цели.
Только тут я заметил понуро сидящих граждан
При мысли, что я мог кого-то обидеть, меня тут же кинуло в жар, потом в дрожь. Как в детстве бывало, когда провинишься, я вяло побрел, пристыженно втянув голову в плечи, к единственному свободному стулу под знаменитой ленинской бородкой-клинышком…
Итак, размышлял я, сидя под Лениным и сосредоточенно разглядывая рваную плешь на паркете, самое время осмыслить: что, собственно, я собой представляю и где я теперь?
Лет – 37!
Еще не так много, чтоб так уж бояться…
Но уже не так мало, чтобы не бояться вообще.
Короче, пока не боюсь, но уже страшновато.
По внешнему ряду – имеются плюсы, они же и минусы.
При росте 187 см (что, говорят, хорошо!) я чересчур заметен (что плохо!).
Можно сказать, что я строен, а можно – что худ.
Долговяз и сутул.
И голову держу, по отцовой манере, не совсем прямо.
И профиль не тот.
И морщины на лбу.
И рассеянный взгляд, и растительность на лице, и даже кадык на шее – в точности как у него…
Однажды, по дружбе, меня пожалела сама Анна Борисовна Никритина, вдова замечательного поэта-имажиниста Анатолия Мариенгофа, друга Есенина.
– Семочка, – с милым прищуром сказала она, – вы не красавец, но есть и похуже. И сильно похуже. Я даже не знаю, что лучше!
Можно продолжить.
Пока ничего не болит. Чему немало, возможно, способствуют: ежедневные бег, растяжки, прыжки и бой с тенью – где бы ни находился и по любой погоде. Держу уголок. Без помощи ног лазаю по канату. Могу отжаться от пола 100 раз, присесть и подняться со штангой на плечах весом до 120 кг…
Ну, может, еще поживу – если не случится военных пожарищ, вселенского потопа, страшного землетрясения или ножа в спину.
В личном плане – тоска, по-другому не скажешь.
У меня нет жены, нет детей, нет места, где меня ждут.
Вообще никаких обязательств.
Свободен!
Так, должно быть, себя ощущает человек по выходе из тюрьмы на волю. После долгой болезни. Очнувшись от летаргического сна. Странное, одуряющее состояние – когда ты свободен от всех, и все свободны от тебя…
Наконец: что с карьерой (словечко, однако!).
Пьесы играются в лучших театрах Москвы, Ленинграда, Софии, Праги, Стокгольма, Токио, далее и везде. Кроме Антарктиды. Издаются в престижных журналах и сборниках.
Театральные критики будто бы благоволят и величают чуть ли не лидером «Новой волны».